Каждое утро в 8 часов Жоффр председательствовал на совещаниях начальников отделов; величественный и неподвижный арбитр никогда не был куклой в руках своего окружения, как могли бы подумать непосвященные, обратившие внимание на его молчаливость и совершенно голый письменный стол. Он не держал на столе бумаг и не развешивал карт на стенах; Жоффр ничего не писал и мало говорил. Планы за него составляли другие, вспоминал Фош, а «он взвешивал и решал». Мало кто не дрожал в присутствии главнокомандующего. Всякий, кто появлялся за общим обеденным столом позже его на пять минут, удостаивался грозного взгляда из-под нахмуренных бровей, и все оставшееся время трапезы он держался с опоздавшим как с отверженным. Жоффр ел в молчании, с видом гурмана, все свое внимание отдающему исключительно стоящим перед ним блюдам. Главнокомандующий все время жаловался, что штаб плохо информирует его о событиях. Когда один из офицеров упомянул о статье в последнем выпуске «Иллюстрасьон», которую командующий еще не видел, Жоффр сердито воскликнул: «Видите, от меня все утаивают!» У него была привычка потирать лоб и бормотать: «Бедный Жоффр». Как в штабе вскоре догадались, этот жест означал отказ Жоффра выполнить то, о чем его просили. Он злился на всякого, кто заставлял его публично переменить решение. Подобно Талейрану, командующий не одобрял излишнего старания. Не обладая ярким интеллектом Ланрезака или творческим умом Фоша, он в силу своего характера полагался на тех, кого подобрал в свой штаб. Но он оставался хозяином, почти деспотом, ревниво оберегавшим свою власть, приходя в гнев при малейших посягательствах на нее. Когда предложили, чтобы Галлиени, назначенный президентом Пуанкаре преемником Жоффра на случай чрезвычайных обстоятельств, разместился в главном штабе, командующий, не желая оказаться в тени своего прежнего командира, категорически высказался против этого. «Его трудно поместить здесь, — признался он Мессими. — Я всегда был под его командой. Il m’а toujours fait mousser. Он все время бесил меня». Это откровение проливает свет на личные отношения Жоффра и Галлиени, которым было суждено сыграть определенную роль в роковые часы перед битвой на Марне. После того как Жоффр отказался пустить его в свой штаб, Галлиени остался в Париже без дела.

Наступил долгожданный час, когда французский флаг вновь должен был взвиться над Эльзасом. Войска прикрытия, находившиеся в густых сосновых рощах Вогезов, рвались в бой. Перед ними лежала запоминающаяся картина гор, с озерами и водопадами, сырым, восхитительным запахом лесов, где густые мхи покрывали землю между соснами. Пастбища на вершинах холмов, пасущийся на лугах скот перемежались с лесистыми участками. Впереди проступали розовые очертания окутанной туманом самой высокой горы Вогезов — Баллон-д’Эльзас. Патрули, которые осмеливались забираться на вершины гор, видели внизу, на «потерянной территории», красные крыши домов, серые церковные шпили и тонкую блестящую линию Мозеля. Здесь, у истоков, где река мелка, перейти ее вброд не составляло труда. Белые квадраты цветущего картофеля следовали за алыми полосами посевов бобов и за серо-зелеными и фиолетовыми рядами капусты. Стога сена, подобно маленьким толстеньким пирамидкам, нанесенным на холст кистью художника, усыпали поля. Земля вошла в зенит своего плодородия, щедро согретая яркими лучами солнца. Она была удивительно хороша, и за нее стоило сражаться. Неудивительно, что «Иллюстрасьон» в первом выпуске о войне изобразила на рисунке Францию в виде бравого pouli, солдата-фронтовика, восторженно поднявшего на руки прекрасную девушку — Эльзас.

Военное министерство уже напечатало для расклейки на стенах освобожденных городов прокламации с обращением к местному населению. Разведка с аэропланов показала, что в этом районе можно легко прорвать оборону противника; слишком легко, думал командующий VII корпусом генерал Бонно, опасавшийся «угодить в мышеловку». Вечером 6 августа его адъютант прибыл к генералу Дюбаю и передал тому мнение Бонно об операции в районе Мюлуза, которую тот считал «ненадежной и опасной». Командир корпуса тревожился за свой правый фланг и тыл. Дюбай озвучил эти сомнения на совещании генералов 3 августа. Главный штаб посчитал их падением наступательного духа. Опасения командиров в начале операции, несмотря на их обоснованность, слишком часто оказывались замаскированным предложением об отступлении. Согласно французской военной доктрине, захват инициативы был более важным, чем тщательная оценка сил противника. Успех зависел от боевых качеств командиров, поэтому, по мнению Жоффра и его окружения, осторожность и колебания, проявленные в начале наступления, ведут к катастрофическим последствиям. Главный штаб требовал начать операцию в Эльзасе как можно быстрее. Подчиняясь данному приказу, Дюбай позвонил генералу Бонно по телефону и спросил, все ли «готово». Получив утвердительный ответ, Дюбай приказал начать наступление на следующее утро.

В 5 часов утра 7 августа, за несколько часов до вступления бригады Людендорфа в Льеж, VII корпус генерала Бонно перевалил через гребень Вогезов, смел пограничные заставы и повел классическую штыковую атаку на Альткирк, город с четырехтысячным населением, расположенный на пути к Мюлузу. После шестичасового боя Альткирк был взят; потери убитыми и ранеными составили 100 человек. Это была не последняя штыковая атака в войне, символом которой вскоре стали залитые грязью окопы; впрочем, эту атаку тоже вполне можно считать таковой. Осуществленный в лучшем стиле и в духе устава 1913 года, этот штурм казался проявлением той самой «доблести», что выражалась словом cran, и представал апофеозом la gloire, славы.

Как сообщала французская сводка, наступил час «неописуемого волнения». Вырванные из земли пограничные столбы с триумфом пронесли по улицам города. Однако генерал Бонно, мучимый тревогой, не решался двинуться на Мюлуз. Раздраженный его медлительностью, главный штаб на следующее утро издал категорический приказ о том, чтобы Мюлуз в тот же день был взят, а мосты через Рейн разрушены. 8 августа VIII корпус без единого выстрела занял Мюлуз, примерно через час после ухода оттуда последних германских войск, отошедших дальше на север.

Французская кавалерия в сверкающих на солнце кирасах с султанами из черного конского волоса галопом проходила по улицам. Лишившись дара речи от ее неожиданного появления, люди сначала только смотрели на эту сцену, некоторые утирали слезы, затем всех охватила радость. На главной площади состоялся большой парад французских войск, продолжавшийся более двух часов. Оркестр играл «Марсельезу» и «Самбру и Маас». Красные, белые и синие цветы украшали пушки. Расклеенная на стенах прокламация Жоффра называла французских солдат «славным авангардом великой цели реванша… на знаменах которого начертано «Право и свобода»». Из толпы солдатам протягивали шоколад, печенье и трубки с табаком. Из всех окон махали флажками и платками, и даже крыши были усеяны людьми.

Однако не все радостно встретили французские войска. Среди жителей города было немало немцев, поселившихся здесь после 1870 года. Один офицер, проезжавший через толпу, видел кое-где «серьезные и бесстрастные лица с трубками в зубах. Мне показалось, что эти люди подсчитывали нас». И действительно, некоторые из них вечером поспешно ушли из города, чтобы сообщить сведения о французских дивизиях.

Немецкие подкрепления, срочно переброшенные из Страсбурга, начали сосредоточиваться вокруг занятого французами Мюлуза. Генерал Бонно, с самого начала не веривший в успех операции, сделал все возможное, чтобы предотвратить окружение. Когда утром 9 августа начались бои, его левый фланг у Сернея держался мужественно и стойко весь день, но части справа, слишком долго занимавшие позиции в секторе, где никто им не угрожал, не успели вовремя прийти на помощь своим товарищам. Главный штаб наконец счел необходимым отправить в район боев подкрепления, чего ранее так добивался Дюбай, и к Мюлузу срочно выступила резервная дивизия. Однако к тому времени сложилось такое положение, когда для укрепления фронта требовалась не одна дивизия, а по меньшей мере две. Сражение длилось почти сутки, и к 7 часам утра 10 августа французы оказались отброшены назад и под угрозой окружения вынуждены были отступить.