Буквы вытерлись. Годы жизни тоже. Не разобрать ни имени, ни даты.

Маша бессмысленно побродила по комнатам, даже поднялась на чердак, постояла, прислушиваясь к свисту ветра в разбитом окне. Почему Татьяна за год не вставила стекло? Маша примерила ее жилище на себя – морщась, точно человек, влезающий в колючее и слишком тяжелое суконное пальто. Ей было бы неуютно жить в доме, где из оконной глазницы торчат осколки.

Она подошла к окну, тронула пальцем острый край запылившегося стеклянного треугольника и порезалась. Держа палец во рту, спустилась вниз, промыла ранку, заклеила пластырем. «Знала ведь, что порежусь – и все равно полезла. Зачем?»

День представился как цепочка бессмысленных действий. Вот и еще одно звено. Теперь этот чертов порез будет напоминать о себе неделю, прежде чем заживет…

Машу вдруг охватила сонливость. Как будто на стекло, которым она порезалась, был нанесен специальный усыпляющий состав. Она доплелась до дивана, набросила вместо одеяла старую фланелевую рубашку, успела подумать, что под старыми вещами почему-то спится лучше, чем под новыми, – и провалилась в глубокий сон.

Ей приснился лес. Орешник, затянутый паутиной, шлагбаумы еловых веток. Маша подныривала под них и пробиралась дальше. Во сне у нее была какая-то цель. Ее движение сквозь лес было осмысленным, как у пловца, ныряющего за сокровищем.

Стоило ей подумать об этом, как она увидела того, за кем пришла сюда. Женская фигура – высокая, в длинном красном платье – появилась и снова пропала за деревом. «Марина! – крикнула Маша. – Марина, подожди!»

Ели взмахивали ветвями. Женщина уходила сквозь лес, не оборачиваясь, лишь иногда задерживая шаг, будто бы нарочно, чтобы Маша успела догнать ее. Но разделявшее их расстояние не сокращалось. Маше нужно было дотронуться до ее руки, расспросить… Во сне она чувствовала, что одной фразы будет достаточно, чтобы все встало на свои места. Зеленоватый туман покачивался вокруг, женщина в красном платье плыла сквозь него, как лодка, слабый свет фонарика освещал ей путь. Это тоже было важно – фонарь… Он оттягивал Маше руку, но без него она боялась совсем потерять тропу.

«Марина!» – снова крикнула Маша.

Она отшвырнула в сторону тяжелый фонарь и бросилась бежать из последних сил. Туман загустел, теперь Маша пробивалась сквозь него, как сквозь зеленое желе.

– Подожди!

Женщина обернулась. Маша увидела ее так четко, словно та стояла прямо перед ней.

Рыжие волосы, серые глаза. Лицо, которое не узнаешь в первые секунды именно потому, что оно тебе слишком хорошо знакомо.

На нее смотрела она сама.

Закричала ли она во сне? Сделала ли что-то ужасное? Женщина с Машиным лицом не отвернулась, а начала пятиться, как старуха Пахомова, а Маша, словно ее зеркальное отражение, сделала шаг назад – и провалилась в черный колодец.

«Она нарочно оставила люк открытым».

Это была ее последняя четкая мысль, принадлежавшая сну. В следующее мгновение Машу вытряхнуло из кошмара, словно клопа из встряхнутой простыни, и она оказалась на диване – под скомканной рубашкой, с колотящимся сердцем, взмокшая до того, что слиплись волосы на затылке.

За окном синели сумерки. «А ведь предупреждала бабушка – не спать на закате!» Маша пыталась приподняться, но вновь обессиленно повалилась на диван. Вместо того чтобы принести облегчение, сон окончательно высосал из нее все силы.

Перед ней снова встало лицо Марины – её собственное лицо. По спине пробежал озноб.

Она полежала немного, глядя в потолок. У нее с детства имелся рецепт: как быстро прийти в себя от кошмара. Не задумываясь, Маша начала читать:

– В решете они в море ушли, в решете, в решете по седым волнам…

Возьми любое стихотворение, прочно отпечатавшееся в памяти, лучше всего из тех, что читала мама в детстве. Домашняя магия. Сила добрых слов – ибо все хорошие детские стихи по-настоящему добры.

– «И четырнадцать бочек вина Ринг-Бо-Ри, и различного сыра – рокфора и бри, и двенадцать котов без усов!..»

Дыхание выровнялось. Голос окреп. Силуэт женщины, укравшей ее лицо, отступил в тень.

Маша поднялась с дивана, чувствуя себя более разбитой, чем час назад.

И увидела в окне женщину. Бледное лицо, притиснутое к стеклу, над которым поднимались пышные рыжие волосы. Женщина прижала ладони к щекам, чтобы свет снаружи не мешал ей разглядеть, что внутри. Большие темные глаза в черных полукружиях теней встретились с оторопелым Машиным взглядом.

У психофизиолога Уолтера Кэннона Маша читала, что в момент опасности человек непроизвольно выбирает всего из двух стратегий: «бей» или «беги». Нападение или отступление. Перечитывая его работы о стрессе, она пыталась представить, что выбрала бы сама. Благополучная жизнь – это жизнь, в которой тебе не представляется возможность проверить утверждения американских психофизиологов.

Позже она узнала, что к этим двум стратегиям многие прибавляют третью: «замри». «Точно жучок, – думала Маша, с умилением представляя себя в этой роли: скрючилась, на спине, поджатыми лапками кверху. – Дохлый жучок».

Увидев в своем окне бледное лицо, уродливо расплющившее нос о стекло, Маша вскочила с дивана и метнулась к двери. Лицо расплылось в улыбке. Это определенно была улыбка – или же гримаса, долженствующая изображать удовольствие от Машиной реакции… Однако Маша бежала к двери не просто так. За дверью стояла кочерга.

Схватив ее, она обернулась.

Снаружи никого не было.

Маша выбежала из комнаты, распахнула дверь на крыльцо и, как была, в тапочках помчалась вокруг дома. Длинная кочерга лежала в руке хуже, чем заступ. Завернув за угол, она замахнулась.

Никого.

Качалась сломанная ветка сирени, и в сумеречном воздухе пахло чем-то странным. «Нежитью», – подумала она в первый момент. Мертвый был запах, и она невольно подалась назад, не желая оставаться в его облаке.

В следующую секунду она взяла себя в руки. Присела на корточки, обследовала землю под окном. Трава была не просто примята, а как будто вытоптана. Кто бы здесь ни был, он провел под окном немало времени. Маша вернулась домой за фонариком, посветила на траву. Почти ровный круг… Ей представилась неправдоподобная картина: рыжеволосая женщина кружится возле ее избы в беззвучном диком танце, босыми ногами вытаптывая траву. Почему-то вспомнилась Ксения, прибежавшая к ней вечером в одних носках.

Из сада дохнуло сыростью. Маша обернулась к саду. Среди яблонь расползался туман.

Муравьевская изба была поднята на кирпичном основании. Это составляло предмет гордости Татьяны, она объясняла Маше выгоды такого строительства. О выгодах Маша забыла. Она смотрела вверх и думала, что человек ее роста не смог бы дотянуться до него так, чтобы заглянуть внутрь.

Высоты скамейки оказалось недостаточно. Ей пришлось встать на табуретку, чтобы ее голова оказалась вровень с тем местом, где было лицо женщины. Посветив на подоконник, Маша увидела в пыли смазанные следы пальцев.