Слава Древниру, контрабас оказался цел, но лежавшее сверхухвостовое перо жар-птица, подаренное ей Ванькой за то, что она кормила птица,пока Ванька был болен, исчезло. Таня догадалась, что Валялкин забрал свойподарок. Причем не просто забрал, а унес его тайком и без спросу, что было гораздохуже.

Таня захлопнула футляр и решительно задвинула его подкровать. В тот миг ей показалось, что вместе с футляром она задвинула и Ваньку.Раз и навсегда…

* * *

Баб-Ягун завел пылесос, немедленно окутавшийся сизым дымом,в котором изредка мелькали серебристые блестки русалочьей чешуи. Убедившись,что двигатель работает ровно и без перебоев, Ягун вскочил на пылесос, взялнаперевес трубу и стремительно стартовал. Хлопьями падал снег. Небо было белыми бесцветным.

Замерзшие ангарные джинны, нелепо выглядевшие вшапках-ушанках и тулупах, торопливо расчищали лопатами поле, хотя, по мнениюмногих, падать в сугробы было бы гораздо приятнее. Рита Шито-Крыто и КузяТузиков в ожидании матча успели слепить снежную бабу, и теперь она стоялапосреди поля с морковным носом и одной из старых метел Гурия Пуппера в руке. Наголове у снежной бабы было нахлобучено желтое мусорное ведро. Изредка ведроподпрыгивало, а вместе с ним весело подпрыгивала и снежная баба. Кажется,кто-то заговорил и оживил ее.

В том секторе, что обычно занимали привидения, средиостальных призраков Тибидохса сидели Недолеченная Дама и поручик Ржевский.

Ржевский, одетый в белоснежный мундир, слегкаоттопыривающийся сзади из-за ножей, которые он назло супруге уже нескольконедель отказывался вытаскивать, изредка вставлял в глаз монокль. Играя рольсветского льва, он небрежно поглядывал по сторонам и оказывал знаки вниманияпривидению Вечной Домохозяйки, которая, по слухам, покончила с собой, узнав,что много лет подряд пользовалась не тем стиральным порошком, вследствие чегорубашки ее мужа выглядели недостаточно идеально. Вообразите, как был расстроенэтот бедный призрак, узнав, что ее муж, прострадав месяца два, вступил в брак скакой-то студенткой, которая не умела даже жарить яичницу, зато отлично ездилана мотоцикле.

Соловей О. Разбойник с непроницаемым лицом расположился натренерской скамье. Он казался непоколебимо спокойным, и лишь Ягге, Сарданапал иТарарах, знавшие его не одно столетие, могли догадываться, что на самом делепроисходит у него в душе.

Таня Гроттер сидела пятью рядами выше рядом с Шурасиком иГуней Гломовым. Шурасик, как обычно, записывал что-то в блокнотик, лишь изредкадля пополнения впечатлений посматривая по сторонам. Гуня Гломов сиделнасупившись, размышляя, с кем бы подраться. К несчастью для Гуни, всеболельщики полярных духов находились в другом секторе, к тому же были невидимы.Драться же с Таней или Шурасиком для Гломова было малоинтересно, и бедный Гуняощутимо страдал.

Ванька Валялкин сидел отдельно и один. На Таню он даже неоглядывался. Можно было подумать, что Тани для него попросту не существует, иэто было обиднее всего. Наверное, именно по этой причине она не моглапо-настоящему забыть о Валялкине и выбросить его из головы.

«Предал! Проклятая Чума! Сбылось твое пророчество!» – думалаТаня почти с ненавистью.

– Ой-ой-ой, мамочка моя бабуся! С вами неунывающий играющийкомментатор Баб-Ягун, номер восьмой сборной Тибидохса! С минуты на минутуначнется матч с полярными духами! По некоторым признакам – и в частности, потому, что стало гораздо холоднее, – я могу предположить, что полярные духивсе же прибыли! Правда, как мне намекнули, материализуются они только во времяпредставления команды. Такая вот конспирация! Ну а пока я представлю вамсборную Тибидохса. Насколько я понимаю, на трибунах полно магзетчиков, крометого, в составе нашей команды произошли некоторые изменения…

Ягун окинул придирчивым взглядом первый ряд трибун, где,точно курочки-подружки на насесте, мирно ютились «Последние магвости», «Маг-ТВ»и радиостанция «Колдуй-баба». Грызиана Припятская уже была чем-то недовольна иучила своего оператора микрофонной стойкой.

На судейской трибуне сидели Графин Калиостров и персидскиймаг Тиштря. Хотя еще совсем недавно предполагалось, что главным судьей станетСарданапал, в последний миг Калиостров и Тиштря все переиграли и, заручившисьподдержкой спорткомитета Магщества Продрыглых Магций, взяли судейство на себя.

Слабым утешением для тибидохцев могло служить лишь то, чтоКалиостров в очередной раз не поладил с Грааль Гардарикой, вследствие чего емупришлось провести некоторое время в незамерзающем болоте в обществе кикимор.Очаровательный Графин так понравился кикиморам, что они защетокали его едва лине до смерти и исслюнявили всего болотной тиной. В конце концов Калиостров былвсе же выловлен и занял почетное место главного судьи. До сих пор от негонеприятно пахло болотными газами, а на спине, незамеченная, красоваласьбезграмотная надпись высохшей грязью: «Абажаю симпампунчика!»

Персидский маг Тиштря шнырял глазками по сторонам,размышляя, кто мог устроить ему и Калиострову такую бяку. Сам Тиштря, хотя и непопал в болото, по странному стечению обстоятельств после произнесения Грааляоказался в одном из тибидохских подвалов, где Безглазый Ужас стенал и гремел кандалами,вспоминая дела давно минувших лет, преданья старины глубокой. В общем,пока Тиштря не выбрался из подвала, ему тоже пришлось пережить парузапоминающихся минут.

Единственным, на кого Тиштря старался не смотреть, былпитекантроп Тарарах, который что-то очень мрачно сжимал и разжимал своиогромные ручищи. Силач вызывал у Тиштри смутные опасения определенногосвойства.

– Любезный, не могли бы вы поставить возле нас двухциклопов? – вежливо улыбаясь, обратился он к Поклеп Поклепычу.

– Это вы из-за Тарараха? – поинтересовался завуч.

– Э-э… Не то чтобы… В какой-то мере! – ускользнул отпрямого ответа Тиштря.

– Тогда я лучше поставлю троих! Если из-за Тарараха, двухможет не хватить! – понимающе сказал Поклеп.

Он отошел и вскоре вернулся с тремя циклопами, которыевстали между судейской трибуной и Тарарахом. Тиштря испытующе покосился нациклопов, и ему не понравилось, как они поигрывают дубинками.

– А чего они такие… и-и… неприветливые? – сбеспокойством спросил он у завуча.

– Циклопы тоже болеют за сборную Тибидохса, – пожавплечами, заметил Поклеп и вернулся на преподавательскую трибуну, где вподогреваемой заклинаниями бочке плескалась Милюля.