– Нет.

– А я ужасно боюсь. С детства. Отец был летчиком. Разбился.

– Какой ужас, – вежливо сказала Инга, снова с тоской думая, что надо было сесть с журналистами.

– Да… Что только не делал. Даже к психологу ходил. Без толку. Только это и помогает. – Мужик кивнул на карман.

Чтобы не показаться грубой, Инга отсчитала в голове три секунды, за которые мужик, к счастью, больше ничего не успел сказать, и надела наушники.

Самолет поднялся выше, и Инга больше не видела землю, а только круто взбитую пену облаков под крылом, простиравшуюся до самого горизонта. Солнце заливало все вокруг. Настроение у Инги было прекрасное: все впереди представлялось ей таким же светлым и просторным, как это небо.

Бортпроводники начали разносить напитки. Когда очередь дошла до Инги, она сняла наушники и попросила воду с газом. Толстый мужик не упустил шанс воспользоваться вынужденным ослаблением ее защиты:

– Отдыхать летите?

– Нет.

– По работе?

– Да.

– И я по работе. Много летаете?

Инга повела плечами. Она не знала, как отвязаться от мужика. Снова надеть наушники посреди разговора было бы слишком грубо.

– Да не очень много.

– А мне постоянно приходится. Я так скоро сопьюсь. Хочу уже однажды туда улететь и больше не возвращаться.

– Так надоело летать? – с усмешкой спросила Инга.

– Да не. Хочу уже нормально пожить. У нас разве поживешь нормально? Москва стала – не проехать. Пробки до обеда. Я из Выхино каждый день на Дмитровку мотаюсь, трачу на дорогу четыре часа, и это в лучшем случае! А эти чурки кругом? Русского лица уже нигде не встретишь. Все эти таксисты, разносчики, официанты. И все жадные стали. И недовольные. Ноют вечно и грызутся, грызутся. Вот ты давно в Москве живешь?

Мужик неожиданно обратился к Инге, да еще на «ты», что заставило ее вздрогнуть. На протяжении всей его тирады она сидела с лицом, по которому медленно, как чернильная клякса по воде, расползалось презрение.

– Я в Москве родилась, – холодно сказала Инга.

– Ну хоть кто-то там родился. Я думал, все понаехали. Ну и что, нравится тебе там жить?

– Не жалуюсь.

Мужик с хрипом выдохнул, а потом снова достал свой виски и сделал несколько глотков.

– Ты молодая, может, поэтому. А я видеть уже все эти рожи не могу. Все ходят и ноют, ноют… – Мужик вытянул лицо и издал несколько нечленораздельных звуков, видимо изображая нытье. По мере того как он говорил, он все больше распалялся и теперь уже смотрел на Ингу с откровенной злостью, словно она лично была во всем этом виновата. – Знаешь, когда я окончательно понял, что надо валить?

Инга не спросила и не кивнула, чтобы не поощрять продолжение, но он все равно сказал:

– Сегодня в очереди в аэропорту. Позади меня стояли муж с женой, и баба все его пилила – эскалатор не работает, билет на аэроэкспресс дорогой, какая-то их знакомая – дура. И я подумал: вот всё в России так. Все проблемы позорные. То ли дело во Франции. Две недели назад летел, там тоже в очереди сзади стояли французы. Так они обсуждали, разрешить ли администрации района спилить дерево во дворе. Ты понимаешь? Дерево! Нет у людей других проблем, они деревья обсуждают!

Мимо прошла бортпроводница, собирая пустые стаканы. Воспользовавшись паузой, Инга торопливо надела наушники. Когда раздавали завтрак, она предусмотрительно вытащила один, но не выпустила его из рук и, получив поднос, сразу заткнула уши снова.

Инга задремала, а когда проснулась, самолет пошел на посадку, клюнув носом облака, и салон, как обычно, затрясло. Инга краем глаза видела, что мужик схватился за бутылку, но там давно уже ничего не осталось. Ей, наоборот, особенно нравилась турбулентность при снижении – тряска напоминала разновидность аттракциона, к тому же она значила, что настоящее приключение вот-вот начнется.

Когда они приземлились, Инга опять внутренне напряглась – сейчас ей надо было не потерять журналистов, пройти с ними по аэропорту, отстоять в очереди, миновать контроль, не забыть ничей багаж, а потом найти ожидающий их где-то трансфер. Ее расслабленность после удачного вылета моментально сменилась тревогой.

На улице было пасмурно, но тепло. Журналисты, взбодрившись по сравнению с утром, забрасывали Ингу вопросами, только Наталья держалась в стороне и как будто совершенно не интересовалась предстоящей программой. Когда они получили багаж, Инга не сразу разобралась, куда теперь идти, но Наталья уверенно направилась налево, ни слова, впрочем, не говоря. Остальные после секундной заминки последовали за ней, и Инга тоже, раз и навсегда Наталью невзлюбив.

Едва выйдя в зал ожидания, Инга увидела человека с табличкой их компании и только тут наконец-то расслабилась. Полоса препятствий была позади, никакие неприятности теперь не грозили. Они погрузились в небольшой автобус и отправились в гостиницу.

Остаток дня был в их полном распоряжении, а завтра утром открывалась выставка, на которую они и приехали: Ингина компания демонстрировала чудеса своего нового программного обеспечения, которое, согласно пресс-релизу, использовалось везде, от самолетостроения до медицины. Инге нужно было каждый день сопровождать журналистов в выставочный зал где-то на окраине Парижа, а затем следить, чтобы каждый из них вовремя оказывался на интервью, подписании важного договора или пресс-показе. Ингины ожидания от предстоящих дней менялись раз в полчаса: то ей казалось, что ничего сложного ее не ждет – всего-то надо следить за временем, то – что она никогда не справится с графиком десяти человек сразу и в опозданиях будут винить ее одну. Вечера же у них были благословенно свободными, за исключением последнего, когда планировался большой ужин с французским и американским начальством. Вообще-то это была Ингина гордость: она сама предложила Илье такой формат и знала, что российские журналисты, которых она привезет, будут единственными представителями прессы, туда допущенными.

Гостиница оказалась неподалеку от выставочного комплекса – можно было бы дойти пешком, но их все равно собирались возить на том же автобусе. Инга немного расстраивалась: хотелось, конечно, жить в районе попрестижнее. Она представляла, как просыпалась бы рано-рано утром, заходила в какое-нибудь маленькое уютное кафе на углу, покупала бы там кофе и круассан, а потом ела его на балконе (непременно с коваными перилами), глядя, как просыпается улица.

Гостиница действительно не имела никакого парижского флера – большое бездушное здание. Номера оказались огромными, что особенно бросалось в глаза из-за минимума мебели: кровать, кресло, письменный стол и стул. На одной стене висела черно-белая фотография, на противоположной – телевизор. Ванная тоже была огромная и сверкала в иссиня-белом свете ламп, скорее напоминая операционную. Балкон имелся, но без всяких кованых перил. Выйдя на него, Инга оглядела открывшийся ей вид на типовую застройку спального района.