– Не скрою, пришлось постараться, и…

– Поэтому – треть средств от продажи дома – ваши, герр Шульце! Я укажу это в своем завещании.

Умело скрыв довольную гримасу, адвокат изогнулся в поклоне:

– Не знаю, как и благодарить.

– Полноте, Карл! Еще мой батюшка вел финансовые дела с вашим дедом! Думаю, вашей конторе можно доверять.

– Мы свято чтим все традиции фирмы, – горделиво приосанился Шульце. – Уверяю, у вас не будет возможности сожалеть.

– Вот уж этого точно не будет, – пошутила графиня. – Ведь умру.

– Ну что вы!

– Теперь о девочке… – Кучум-Карагеева вновь стала серьезной. – Обещайте мне, Карл, точно исполнить все мои указания.

– Какие могут быть…

– Вы продадите не только дом, но и – разумно и постепенно – все оставшиеся брильянты. Я хочу, чтобы моя внучка ни в чем не нуждалась!

Шульце молча кивнул.

– Все средства вы поместите в надежный банк и, когда Марте исполнится четырнадцать, заберете ее из нищего монастыря, поместив в частный пансион. Раз в неделю вы будете выдавать ей наличные деньги и ничем не ограничивать ее свободу. Мой сын Владимир, увы, не успел пожить. Пусть хоть поживет внучка… Что? У вас есть какой-то вопрос?

– Четырнадцать лет, – мягко улыбнулся адвокат. – Не рано ли? Может быть, лучше подождать до восемнадцати?

– Нет. – Графиня отрицательно покачала головой. – Я сама вышла замуж в четырнадцать лет, о чем ничуть не жалею. А что касается ваших опасений, любезнейший, то у девушек что в четырнадцать, что в восемнадцать – в голове один ветер. Далее… Пусть вас не шокируют мои слова… Пусть вы или ваши наследники, Карл, через пятнадцать лет раздобудут рекомендательные письма… Впрочем, это указано в завещании, прошу отнестись со всей серьезностью.

– Наша фирма, госпожа, исполняет иногда и самые сумасшедшие просьбы.

Графиня неожиданно улыбнулась:

– Ну эта, наверное, не самая сумасшедшая. В общем, прочтете…

– И вот еще что… – Она приподнялась и тут же обессиленно упала на подушки. – В верхнем ящике секретера шкатулка. Откройте ее, Карл.

Адвокат проворно исполнил требуемое. В небольшом резном ящичке красного дерева находился невиданной красоты перстень – золотой, с крупным зеленым камнем.

– Дайте мне кольцо! – собравшись с силами, прошептала графиня и через силу улыбнулась. – Это фамильный перстень нашего рода. Говорят, им когда-то владел сам Тимур. Его вы тоже передадите… Нет, не внучке. Ее сыну! Женщины не должны владеть этой вещью!

– А если у вашей внучки не будет сына?

– Тогда, – вздохнула графиня, – тогда захороните его в моем склепе.

К четырнадцати годам Марта превратилась в прелестную девушку, на которую во время прогулок в монастырском саду из-за оград заглядывались молодые люди. А уж когда Марта перешла в пансион… Она всегда знала, что красива, но вот теперь стала еще и богата! Пансион, увы, не отличался особой строгостью – платили бы деньги. Быстро появились подружки, вечеринки, пирушки… Один раз, после пары бутылок шампанского, распитых на четверых, всю компанию вдруг занесло на какой-то митинг. Выступающие что-то громко орали, но их, похоже, никто не слушал, пока сзади, к трибуне не подъехал тот, кого, как оказалось, ждали все. Невысокий симпатичный мужчина лет сорока со смешными усиками, в дорогом красном «Мерседесе» с шофером. О, как он говорил! Начал потихоньку, чуть ли не шепотом – и вся площадь мгновенно затихла, – потом, постепенно повышая голос, оратор заговорил о врагах Германии – коммунистах, социал-демократах, евреях – в общем-то, в саму речь Марта тогда не особо вникала. Ей нравилось само построение фраз и то, как этот невысокий, ничем не приметный господин с усиками метал их в толпу, словно боевые гранаты!

– Кто этот господин? – шепотом поинтересовалась девушка.

– Как, вы не знаете? – обернулся стоявший впереди парень в клетчатом пиджачке, очень даже симпатичный, красивый, темненький, кареглазый. – Это же Адольф Гитлер! А его партия называется НСДАП! Когда будете голосовать, не забудьте!

– Я еще не такая старая, чтобы голосовать.

– Сколько же вам лет?

– Гм… Семнадцать!

– А вы… Вы очень красивая, фройляйн. Позвольте представиться, Конрад Майер, студент политеха.

– Марта Кравен… пансионатка.

– Не хотите ли сделать взнос в фонд помощи НСДАП?

– Куда-куда? – Марта собралась было насмешливо прищуриться, но ей вдруг стало стыдно перед этим кареглазым симпатичным парнем. Вот, скажет, деревенщина – даже не знает, что такое Эн-Сэ-Дэ… Тьфу ты, и не выговоришь даже!

– Оратор ничего, симпатичный… Пожалуй, сделаю взнос!

Еще б не сделать, денег-то было полно! Да и парень понравился.

– А можно вас проводить, фройляйн Марта?

– Проводить? Вообще-то я не гуляю с малознакомыми парнями. Не из таких!

Так, в общем, и познакомились. Стали встречаться, гулять… а потом вдруг Марта почувствовала, что беременна.

Конрад Майер оказался парнем честным – сразу же предложил руку и сердце. Нравился ли он Марте? Пожалуй, да. Нет, определенно – да. Но назвать это любовью было бы, наверное, нельзя. Впрочем, замуж-то выходить надо.

Жених был несколько шокирован, узнав истинный возраст невесты, тем не менее – молодоженов зарегистрировали и даже обвенчали – по просьбе Марты подсуетился адвокат Шульце. Свадьбу сыграли тридцатого января, а уже двадцатого апреля – на день рождения фюрера, как шутил Конрад – Марта родила двух мальчиков-близнецов: Герхарда и Эриха. Молодые супруги были счастливы. Правда, вот из Мюнхена пришлось уехать, не очень-то было приятно, гуляя по городу, натыкаться на осуждающие взгляды знакомых и родственников. Марте-то было все равно, а вот Конрада – а в особенности его стариков-родителей – все это нервировало, поэтому молодые, подумав и собравшись со средствами, уехали в Восточную Пруссию, к дальним родичам Майеров, и, приобретя уютный особнячок в Кенигсберге, зажили вполне обеспеченно, можно даже сказать, по-бюргерски. Канцлером вскоре стал Адольф Гитлер – жизнь в стране налаживалась. Исчезла безработица, очереди за бесплатной похлебкой, возрождалась армия, строились фабрики, заводы, дороги, появились рабочие места – Конрад поступил инженером на одно из строительных предприятий. А потом началась война. Майор инженерных войск Майер добровольцем ушел на фронт, присылал фотографии на фоне Эйфелевой башни и Елисейских Полей, затем явился сам – не надолго – и дети не отлипали от героя-отца. Потом снова фронт, на этот раз – Восточный. И похоронная телеграмма. И могила на фотографии, завезенной кем-то из раненых однополчан – деревянный крест с надписью «Конрад Майер, полковник», да могила, заметенная холодным российским снегом. Вот и все… Кончилось счастье. Да и было ли? Лет через пять после свадьбы Марта вдруг поняла, что совсем не любила погибшего мужа. Никогда. Нет, он ей нравился, какое-то время был симпатичен, но ведь симпатия – не любовь. К тому же он ненавидел русских! Пусть большевиков, коммунистов, но все же – русских, как бы они там ни назывались. А ведь Марта сама была наполовину русской, потомком древнего дворянского рода! И каково же было ей слушать, что все русские – недочеловеки, унтерменши, что надобно их поскорей уничтожить, что… А эти друзья Конрада из НСДАП, эти их гнусные попойки и скотские песни! Боже мой!