Громов и вспомнил чьи-то слова: «Все средства хороши, кроме последнего». Приходилось применять последнее.

Но не тут-то было.

— А ну-ка, открой левый ящик — верхний, — раздалось в трубке.

Сергей Сергеевич обеспокоенно завозился у стола.

— Открыл? — раздался голос Нечаева с прежней настойчивостью.

Сергей Сергеевич отодвинул ящик и уныло ответил:

— Открыл.

— Видишь зеленую папку?

— Вижу…

— Подними ее. Поднял? Видишь?

Громов поднял папку.

— Что это там такое лежит? А? Приказ?

Под папкой действительно лежал приказ наркомата о переводе инженеров и техников на производство.

— Ты что же меня обманываешь?

Сергей Сергеевич смущенно молчал.

— До каких пор он будет у тебя лежать? Если через три дня…

В течение этого мучительного разговора Громов водил свободной рукой по столу и, не замечая, сбрасывал бумаги на пол. К концу разговора ими был усеян весь пол вокруг стола. На столе стало непривычно чисто и просторно.

Резко, не глядя, бросил трубку на рычажок и, точно опомнившись, оглянулся. Он все еще не мог прийти в себя и поглядывал на зеленую папку и приказ.

— Кто мог? Какая сволочь? — выругался он и встал из-за стола. Тут только заметил он рассеянные на полу бумаги. — Не убирали сегодня, что ли?

Он стал вспоминать своих подчиненных одного за другим. Кто мог сообщить? Начальник смены, чтобы оправдаться? Мог, да. Но он этого не сделает. А может быть, Леонов? Этот выдвиженец. Он часто противоречил на производственных совещаниях, но Сергею Сергеевичу это даже нравилось. Было приятно, поспорив с выдвиженцем, добродушно бросить ему напоследок: «А ну-ка, что ты теперь скажешь?» — бросить с полной уверенностью, что тому уже нечего возразить. И выдвиженец действительно молчал, расчесывая пятерней волосы, но так глядел на Сергея Сергеевича, как будто хотел предупредить: «А вот и скажу и скажу когда-нибудь». И сказал: не иначе — он!

Громов нахмурился и, вспомнив о вчерашнем дне, решил снова отправиться в механический. Щелканье американского замка резко раздалось во всем коридоре. Спускаясь по лестнице, он еще издали заметил спящую внизу у входной двери сторожиху. Она спала сидя, подперев висок кулаком. Это была пожилая женщина. Сергей Сергеевич зашагал по последним ступенькам с особенной силой, но не разбудил сторожихи. Это рассердило его.

— Ты что спишь, Малькова?

Женщина вскинула голову и пробормотала:

— Я? Нет, я не сплю.

— Что ты меня обманываешь? — крикнул Громов и вдруг почувствовал, что он говорит со сторожихой тем же тоном, каким говорил с ним по телефону директор. Ему стало неловко, он отвернулся и пошел к выходу, не дослушав оправданий, прошел по мокрым от росы железным листам.

Посреди неба бился неугасимый доменный огонь. От его кроваво-красного круга внизу казалось еще темнее. Высокие строения, башни, кауперы, скруббера, корпуса цехов почти сливались друг с другом, их очертания были едва различимы. Даже деревья вдали еще не успели оттенить свою зелень. Только на востоке, под густой синей тенью, постепенно светлела едва заметная полоска — предвестница утра. Она начинала чуть-чуть розоветь снизу, кое-где по самому краю. Вскоре она напоминала уже тонкую красную нитку чугуна в желобке, идущем от летки домны, — словно трещина в сером пепле. Теперь на ней проступил силуэт Орлиной горы.

«А не Плетнев ли это? — подумал неожиданно Сергей Сергеевич, направляясь в цех. — Не он ли это подстроил?» — Громов прошел по узкоколейке, остановился у широкой двери. «Этот может… а впрочем, черт его знает. Возможно, и выдвиженец… Вот как задвину я его завтра обратно в цех вместо начальника смены, тогда он у меня покрутится!»

Приказ о возвращении в цех Николай принял как радостное событие. Огорчало лишь то, что начальник мастерских отправлял его в цех в наказание за какие-то грехи. Он сердито намекнул на это, но так и не сказал, в чем же Николай виноват.

Плетнев догнал его в коридоре и растолковал, но тут же добавил:

— Он не догадывается, что это мое дело. Со мной беседовал референт директора, и я рассказал о зеленой папке… Если хочешь, скажу ему.

— Не нужно, — серьезно попросил Николай. — Пусть на меня думает.

— Как хочешь. Только удобно ли чужую славу присваивать?

Николай засмеялся, махнул рукой и побежал вниз по лестнице.

В цехе его ждали куда более интересные дела.

Случаю с запоротой деталью предшествовала целая история. Начиналась она с Аркашки Черепанова.

Жизнь в Кремнегорске, на большом заводе, давно понравилась Аркашке. Он работал токарем, учился в восьмом классе вечерней школы, квартировал у Алексея Петровича. Скучно было Клавдии Григорьевне без материнских забот, и приютила она Аркашку… Бежал он минувшей зимой со смены. Было вьюжно и темно. Лишь кое-где в свете колеблющихся фонарей тропинки поблескивали зеркальцами льдинок. Эти зеркальца были натерты за день мальчишескими коньками, сапогами, валенками. Навстречу Аркашке быстро шла девушка, пряча лицо от ветра. Она была в белом платке, в черном пальто с меховым воротником и меховою оторочкою на полах и рукавах. Вдруг она поскользнулась и упала, упала тяжело, не смогла сразу встать. Аркашка подбежал к ней и помог подняться. Она виновато и растерянно взглянула на него, жалкая улыбка скривила ее губы.

— Больно? — спросил Аркашка.

Девушка кивнула, высвободила руку и хотела пойти сама, но не смогла. Аркашка посмотрел ей в лицо и даже растерялся — такая она была красивая. Он нерешительно взял ее под руку и сказал, извиняясь:

— Одной не дойти.

Девушке, ее звали Женей, надо было недалеко: третий дом за углом. Шли они молча. Аркашка простился с ней у подъезда и так посмотрел на прощанье, что светлую и взволнованную мысль его нетрудно было понять.

Это событие почему-то беспокоило и волновало его, так часто приходило на память, что он однажды рассказал о встрече с Женей своему новому дружку Феде Стропилину, тоже токарю, когда помогал ему готовиться в седьмой класс вечерней школы.

— Чего же ты ее хорошенько не расспросил? — удивился Федя. — А дом запомнил? Так в чем дело? Сходил бы — да и все.

Прямой, широкоплечий, он ходил по комнате твердым шагом, темнокудрую голову держал высоко, слегка размахивал руками, словно был в строю, и все чему-то улыбался.

Когда Федя ушел и Аркаша остался один, мысли его сразу обратились к Жене. Задумавшись, он вспомнил свою первую любовь. Это было еще дома, в деревне, в пятом классе. И тогда с девчонками Аркашка чувствовал себя очень несмело. Думали, что он задается, а он просто робел, боялся подходить особенно к той, что больше всех нравилась. Однажды Аркашка попросил у нее географический атлас. Ребята стали смеяться над ним, он догнал ее, отдал атлас и сказал, что ему