Кроме нас, четырех молодых мичманов, в экипаже имелось еще трое строевых офицеров, несколькими годами старше нас. Один из них был довольно мрачный господин, не расстававшийся со своим пуделем, и, по-видимому, чувствовавший себя в его обществе вполне удовлетворительно….Но двое других оказались веселыми молодыми людьми, уже давно известными всему Ревелю по своему громкому поведению. В особенности отличался мичман X.[235] …

…X. командовал 2-й ротой полуэкипажа, которая размещалась в отдельной казарме, в расстоянии 10 минут ходьбы от главного корпуса. Как часто бывает из-за близости, начальство к X. в роту заглядывало редко, и этим он пользовался. Незаметно командование ротой перешло к фельдфебелю, и X. только подписывал необходимые бумаги, показываясь в роте в экстренных случаях. К этому все уже как-то привыкли: и начальство, и его подчиненные: “такой уж, мол, безнадежный человек“. Да и он, будучи весьма снисходительным к себе, считал справедливым так же снисходительно относиться к своим матросам, которые его очень любили и не обижались за небрежное отношение к себе. Например, случалось, что он опаздывал на несколько дней с раздачей жалования, забывал подавать в свое время требования на одежду и так далее. Часто фельдфебель носился по юроду в его поисках и наосодил, совершенно случайно, у кого-нибудь из знакомых или в ресторане. Тогда тут же происходил доклад и подписание нужных бумаг. Однако всему бывает конец, наступил конец и долготерпению командира экипажа, и он отстранил его от командования ротой и арестовал на семь суток».

Пока офицеры скучали на дежурствах либо подражали образу жизни мичмана X., матросы экипажей варились в собственном соку. Зачастую результаты такой «варки» были крайне неожиданными для юных выпускников Морского корпуса, имевших о реальной жизни весьма туманное представление. И снова слово Гаральду Графу;

«…Меня назначили дежурным по экипажу в Святую[236] ночь…

… Когда матросы вернулись из церкви, то начальство с ними похристосовалось, и они разговелись, а я после этою ушел в дежурную комнату и прилег на диване. Вдруг, около 5-ти часов утра, ко мне вбежал дежурный боцман и взволнованно доложил, что в роте происходит драка и в ход пущены ножи. Я вскочил и моментально бросился туда. Там представилась довольно неприглядная картина: между беспорядочно раздвинутыми кроватями и поваленными табуретками дралась большая толпа матросов. В воздухе мелькали кулаки, слышалась отборная ругань и пьяные крики…

Недолго думая, я стал расталкивать толпу и крикнул, чтобы все немедленно расходились…

…Слишком разошедшихся буянов я приказал рассадить по карцерам и предупредить, что если они еще попробуют скандалить, то их свяжут. Другим приказал немедленно привести в порядок помещение и лечь спать. Когда через полчаса я обошел спальни, все лежали в койках и, кажется, спали.

Эта драка после разговения и грубость матросских нравов, с непривычки, меня неприятно поразила. Я долго не мог успокоиться, но в то же время понимал, что нельзя их слишком строго судить и надо войти в их положение. Семь лет быть оторванным от семьи и всего родного, семь лет быть запертым в непривычной для них обстановке — на кораблях и казармах, это не так-то легко перенести для простых деревенских парней».

Морские офицеры, долгое время плававшие на кораблях, к береговой службе в экипажах относились крайне негативно. Вот что вспоминает назначенный командиром 10-го Балтийского флотского экипажа Генрих Фаддеевич Цывинский, пришедший в экипаж после командования крейсером «Герцог Эдинбургский»:

«Пришлось поступить на береговую службу принять 10-й экипаж Признаться, я не особенно охотно принялся за очистку “авгиевых конюшен”… Часть судов, зачисленных в 10-й экипаж, плавала в Тихом океане, поэтому из общею списка 3000 человек судовых команд в экипаже к осени оставалась половина. Флотских офицеров в экипаже не было вовсе, все они плавали за границей. В экипаж имелись два офицера по Адмиралтейству, переведенные из сухопутных частей, находившихся в Кронштадте, и не имевших в глазах матросов никакого авторитета, на каждого из них приходилось по 5–6 рот командования; сверх тою, старший был моим адъютантом и командовал всем батальоном во время парадов и строевых учений, а младший заведовал столовой, мастерскими, экипажным обозом и ремонтом здания.

При таком недостатке офицеров команды были предоставлены сами себе…»

Теперь самое время выйти из ворот экипажа. Нам предстоит бегло познакомиться с жизнью матроса вне службы.

Для большинства современных людей слово «матроска» означает форменную морскую блузу с отложным воротником, предмет вожделения многих детей. Иначе говоря — голландку. Но лет 150 назад в гораздо большем ходу было другое значение этого слова, ныне почти забытое.

В XIX веке «матросками» именовали «женок» нижних чинов, живших в главных портах Европейской части Российской империи «при мужьях». По сути, матроски составляли значимую прослойку населения этих городов, и о них стоит рассказать поподробнее.

Особенно много матросок было в Черноморском флоте — моряков на этом театре очень часто именовали «оседлыми береговыми крысами», поскольку крупные боевые корабли относительно редко выходили в море после Крымской войны 1853–1856 годов. Матросы обитали чаще всего в береговых казармах, а некоторые — даже на съемных квартирах, что повелось с XIX века.

Откуда же брались матроски в, казалось бы, сугубо морских Кронштадте, Севастополе или Николаеве?

Начнем с того, что значительная часть нижних чинов приходила «под знамёна» уже семейными людьми. Как известно, женились в те времена достаточно часто в относительно юном возрасте, поэтому к рекрутскому набору либо призыву часть будущих матросов имела не только жен, но даже и детей. После первого года-полутора службы нижний чин, находившийся на хорошем счету у начальства, мог обратиться «по команде» за разрешением выписать из родных мест супругу.

Естественно, речь шла о женщинах, не находившихся в крепостной зависимости. Более всего их было в северных районах России — на побережье Белого моря. Поморы считались лучшими кадрами для флота, поэтому в ходе рекрутских наборов их обычно отправляли именно на корабли, а не в сухопутные войска.

Морское начальство, в свою очередь, обращало внимание на то, сможет ли супруг содержать свою благоверную (плюсом при принятии решения было знание матросом ремесел, трезвость и трудолюбие); изредка офицеры могли запросить местные власти на предмет благонамеренности женщины — в портовых городах и военно-морских базах и без того всегда было достаточно «гулящего» элемента.

Проще всего было женам денщиков офицеров. В этом случае «отец-командир» мог даже позаботиться о переводе супруги своего денщика из родной деревни, выдав на это небольшую сумму денег. В этом случае он получал кухарку и домработницу за мизерные деньги. Очень часто случалось, что после выхода в запас матросская семья оставалась на старом месте — теперь уже в роли вольнонаемных работников.