Но едва Сенлин всерьез засомневался в способностях человека у руля, неторопливый капитан отрегулировал топку, и они резко взлетели. Как будто вышли из бушующей реки. Струйное течение превратилось в бриз, который легонько понес их прочь от башни. Порт снова появился, ниже горизонта аэростата, и Сенлин увидел, что бриз отнес их слишком далеко. Они даже кончик выступающего небесного порта не смогли зацепить! Полеты на воздушных кораблях требовали немалой ловкости.

Когда они зависли на одном уровне с платформой, несколько докеров выпустили большого воздушного змея. Он был огромным, как парус корабля, и за ним волочился свисающий хвост из джутовой веревки. Порт послал им буксирный трос.

Наблюдать за процессом было очень увлекательно. Змей устремился к ним, а дозорный потянулся к нему багром. После нескольких неудачных попыток ему удалось подцепить веревку. Он втянул ее на борт, перерезал маленький проводок, которым джутовый канат соединялся с леером воздушного змея, и тот полетел прочь от корабля.

Захлестнув буксирный трос вокруг такелажа, чтобы он не свалился за борт от собственной тяжести и раскачивания, дозорный скользнул вниз, на палубу. Там он обмотал канат вокруг крепительной утки, а капитан в это время развернул красный флаг на коротком древке и помахал порту. Докеры, взявшись за лебедку, принялись вытаскивать корабль из жерла термического потока и подтягивать к причалу.

Платформа лежала на ржавеющих опорах, расположенных треугольником; в ней было около сотни ярдов длины и вчетверо меньше ширины. Подъемные краны торчали, словно голые деревья на бульваре. Докеры выгружали мешки с единственного корабля, который был пришвартован на то время. Вход в башню, в отличие от фигурной арки в Купальнях, выглядел скромно, без отделки.

Две швартовочные опоры тянулись под причалом, к которому их подтаскивали, и докеры забрались на эти выступающие зубцы, болтая ногами над голодной бездной. Они поймали и закрепили корабельные якоря. Матросы парома бросили концы поджидающим стивидорам, которые завернули их вокруг железных тумб, тяжелых, как сорокадвухфунтовые пушечные ядра.

Женщины встали и вереницей двинулись прочь, сохраняя мертвое молчание. Каждая погрузилась в транс, поддавшись собственному отчаянию. Не зная, что еще делать, Сенлин пристроился к очереди. Грузчик в кожаном комбинезоне взмахом руки велел идти следом, и они пустились в путь через лабиринт поддонов и ящиков, в сторону башни и входа в Новый Вавилон, который, стоило признать, был не притягательнее пещеры.

Этот порт производил совсем не такое впечатление, как порты Комиссара – чистые, упорядоченные и на свой лад красивые. Здесь открытые ящики с продуктами притягивали тучи мух, под ногами хрустела угольная пыль, а дорожки перегораживали пустые поддоны, треснувшие бочонки и ноги храпящих лентяев. Таможенный пункт представлял собой покосившийся столб с прибитой доской. К мощеному возвышению прислонился придурковатого вида детина, грозно скаля зубы. Сенлин не видел ни туристов, ни аристократов, только множество измученных работяг. Интересно, кто же заведует этим беспорядком?

Детина был одет большей частью в старую кожу и грубую парусину. Его серо-коричневая борода сливалась с воротником из кроличьего меха. Он был похож на охотника с отдаленных горных склонов. В другой обстановке Сенлин счел бы его комичным, но здесь, на открытом воздухе, под палящим солнцем, вдалеке от друзей, он глядел на незнакомца как на воплощение ужаса.

Детина осматривал каждую женщину в очереди, будто скот на рынке. Он ощупывал шею на предмет чумных уплотнений, проверял руки в поисках предательского клейма Салона и тер грязным пальцем их зубы. Женщина должна была назвать имя и расписаться в реестре. Потом ее грубо хлопали по заду, и детина брался за следующую.

Тех, с кем он разобрался, сажали в открытый фургон необычного вида. Вместо лошадей, мулов или волов у него имелся локомотив, по форме и размеру напоминающий тележку, который извергал пар и подпрыгивал на двух осях. Сзади у него были катки с шевронными гусеницами, впереди – маленькие резиновые колеса. Этот поезд был сам по себе. Вагон без железной дороги. Автофургон! Невзирая ни на что, Сенлину захотелось подбежать и изучить его тикающие датчики и клапаны, его беспокойные поршни…

– А ты уродливая баба, – сказал детина.

Сенлин вздрогнул, огляделся по сторонам и с изумлением понял, что оказался во главе очереди. Не успел мозг Сенлина подвергнуть слова цензуре, как рот выдал ответ:

– Тебе виднее, сестра.

Единственным человеком, удивившимся ляпу Сенлина больше Сенлина, был детина, который растерянно фыркнул:

– М-да, именно то, что нужно Будуару. Еще один комик!

Детина выхватил у Сенлина портфель быстрее, чем он успел моргнуть. Запустил внутрь волосатую лапищу и вытащил «Популярный путеводитель». Опять фыркнул, демонстрируя книгу второму, более высокому и мрачному дозорному, который стоял у него за спиной, скрестив руки на груди. Сенлин взглянул на второго охранника – или агента, или привратника, или как его еще называть – и понял, что ошибся. Это была женщина, широкоплечая амазонка, такая же великанша, как Тарру, и даже на половину ладони выше. Намного старше женщин, что покинули паром, с гладкими веками и широким лбом, типичными для уроженцев мрачного арктического кольца. Ее короткие волосы цвета пепла, похоже, стригли вслепую, серпом. Вокруг талии она носила толстую цепь, обернутую трижды, словно лучше пояса не придумаешь. Сенлин не мог отвести от нее взгляд.

– Глянь, Ирен! Я нашел сборник анекдотов, – сказал детина.

На широком лбу амазонки не появилось ни единой морщины, намекающей на веселье. Детина ловко согнул руку и швырнул книгу поверх головы Сенлина. «Путеводитель» распахнул обложку, как птица – крылья, и рухнул в синеву за край портовой платформы.

Сенлин был потрясен, но не расстроен потерей «Путеводителя». Раньше он за эту книгу цеплялся, причем отчаянно, хоть толку от нее было маловато.

– Устарели они, – сказал он.

Верзила не проявил интереса к дневнику Сенлина или «ключу тюремщика», который, к счастью, принял за настоящий ключ, но картина Огьера заставила его насторожиться. Повернув холст к свету, он похабно присвистнул. Не стесняясь Сенлина, провел по изображению большим пальцем:

– Ах ты, грязный попрошайка! Задумал обнаженку протащить. – И детина повернулся, намереваясь выкинуть рисунок в бочку, переполненную карманными часами, медальонами, гребнями из слоновой кости и другими ценными предметами. Это был целый клад из сувениров.

В голове у Сенлина щелкнуло, словно взорвалось зернышко воздушной кукурузы.

Одной рукой он схватил запястье детины, а другой – картину. Детина взял Сенлина за горло, кожа его руки оказалась грубой, как коралл. Ухмылка пропала. В его глазах не наблюдалось и намека на горячность убийцы. Взгляд был равнодушным. Он с одинаковым успехом мог развязать сложный узел и задушить человека.

Сенлину не хватало воздуха, но он продолжал цепляться за картину. Он боялся, что она разломится в руках, как дужка птичьей грудной кости, но скорее позволил бы подвесить себя за шею над бездной, чем отпустил ее образ. Это оказалось неожиданностью; он достиг предела трусости. Итак, они оба стояли точно два воюющих краба, сцепившихся клешнями.