– Первый раз, когда он явился ко мне, – сказал Кавадзи, – то стал нахально требовать, чтобы я ему позировал и разрешил нарисовать себя. Я подумал – какой отвратительный варвар!

Все согласились с мнением Кавадзи.

– Хай! Хай! Хай! – с придыханиями, тихо поддакивал почтительный круг чиновников.

Но в глубине души всем, как и самому могущественному Каку, очень приятны были домогательства Можайского. На серебряной пластинке его «прибора, отражающего натуру» получались замечательные изображения человеческих лиц. Какой это замечательный подарок будет, если привезешь такую штуку домой и покажешь в семье.

– Он даже все рябинки отпечатывает! – сказал Кавадзи. – Ничего не скроешь!

И на этот раз все захохотали не над Можайским. Смеялся Уэкава Денигиро. Это его рябинки на лице изобразила серебряная пластинка из черного ящика Александра Можайского.

– На вид он богатырь… Какие руки! Рост шесть сяку с четвертью. А занимается… рисованием! – подхватил Деничиро.

– Их корабль – раненый дракон. На мели!

– А сам Путятин!

– А Посьет с кривой шеей. Он, видите ли, не может держать голову прямо! Он простудился! Как слабая женщина!

Пришел опоздавший чиновник и сразу завладел вниманием общества. Он доложил, что два ро-эбису были в Атами, хотели бы пойти к девицам тайком от своего адмирала, но очень всего боялись.

– Им ничего не удалось!

Все долго хохотали.

– Молодые люди хорошие должны не об этом думать, а соблюдать дисциплину, – сказал Тсутсуй.

«О чем же русские говорят в этот вечер? – думал Кавадзи, укладываясь на удобную мягкую постель под футоном, край которого прикреплен к жаровне с горячим пеплом. – Переводчики Хори Татноскэ и Мориама Эйноскэ, часто остававшиеся по долгу службы на „Диане“, свидетельствовали, что русские в своем обществе точно так же высмеивают японцев. Их шутки, конечно, могут быть очень злыми и меткими. Что же делать! В чем бы я мог показаться им смешным? Они высмеивают изнеженность японцев. Но я хожу пешком сотни ри, когда отправляюсь по делам, а носильщики несут мое пустое каго, конечно, я не могу совсем от него отказаться. Высмеивают поклоны и вежливость, с которой японцы излагают даже неприятное для эбису. А сами стараются потом подражать японцам, но только делают это неумело, как варвары.

Даже сам Путятин не умеет говорить как следует. О чем-нибудь начинает, потом перескочит на другое, потом вдруг похвастается силой и величием своей империи, то вдруг вспомнит еще что-нибудь, о чем упустил сказать при прошлых встречах и что мы тогда сразу заметили, но ничего не сказали, а он вспомнил только через несколько дней. Или назавтра.

Как бы ни были изнежены наши молодые вельможи, но и они, рассуждая про свои наряды или стремясь к наслаждениям, остаются последовательны. Они воспитаны, обучены искусству сабельных боев и всегда помнят, как надо поступать, чтобы нести ответственность».

Бывает, конечно, что и в голове Кавадзи вдруг мелькнет что-то совершенно не относящееся к делу, или прорвется новая мысль, словно залетевшая волшебная птица, или явится новое понимание чего-то до сих пор неизвестного, казалось бы.

В горизонтальных и вертикальных линиях схем и в столбцах иероглифов, которыми мыслит государственный чиновник, в свое время и в своем месте он даст обозначение и этой волшебной птице.

Их корабль – раненый дракон. Как это смешно и жалко. И теперь со всякой просьбой лезут. Так надоели. Скорей бы они ушли. Дракон бессилен… И вдруг вспомнилась классическая пословица: «Дракон на мелком месте смешон даже ракушкам». Кавадзи насторожился.

Утром уполномоченные и губернаторы отправились на официальную встречу. В городе еще разруха. И даже храмы не приведены в порядок. Поэтому заседания будут продолжены за городом в деревне Какисаки в храме Гёкусэнди, где эбису похоронили своего матроса. Им дозволено было ненадолго высадить на берег христианского священника, чтобы совершить обряд похорон. Первые христианские обряды совершены в Японии снова после того, как в древности все христиане-японцы были убиты или сброшены вместе с семьями в кратеры вулканов. У Перри тоже были с собой священники. Американцы своего бонзу сделали переводчиком.

Но даже за короткое время, которое пробыл священник с «Дианы» на берегу, с ним завели знакомство и дружбу бонзы из храма Гёкусэнди.

Голубовато-зеленое море в пене набегает на широчайшую отмель, над которой идет дорога в деревню. Кавадзи-сан шагает со своими подданными и с охраной под кручами высочайших скал, под прибрежными ивами, перепрыгивая трещины в почве и шурша сандалиями по красной зимней листве и по красной опавшей хвое.

За крышами лачуг рыбаков, как за грудами соломы, видна рогатая крыша храма. И тут трясло, трескались высочайшие скалы, рушились глыбы, открывались зияющие пасти на дороге, словно норовя ухватить и зажать в трещины камней бегущих в страхе путников.

Доносилось чистое дыхание утреннего спокойного океана. На скале, торчавшей из воды, отчаянно гонялись друг за другом с криками по деревьям и лианам две маленькие обезьяны. Одна из них замерла, завидя многолюдную процессию, она показалась Саэмону но джо похожей на философа Кога Кинидзиро. Такой же лоб, как перевернутый котел, маленькие, близко посаженные глазки. Лысый лоб морщится.

В воздухе холодно, чувствуется зима. Некоторые деревья голы. Саэмон но джо чувствует, что с каждым шагом и с каждым глотком утренней свежести у него прибывает сила, нужная для предстоящей битвы.

Адмиральский вельбот с гребцами в белых рубахах подошел к храму по воде в тот миг, когда носильщики сняли с плеч четыре каго японских послов и самураи свиты открывали двери и помогали выйти своим повелителям.

Русские одеты в черное с золотом. Хотя они и поскромнее японцев, но тоже выглядят молодцами. Японцы по моде – в полунаклоне. Русские по своей моде – прямые. Все с таким видом, как будто не с разбитого и залатанного корабля и не из уничтоженного города, населенного нищими.

Обе делегации расселись в храме напротив широко распахнутого входа, лицом друг к другу. Русские на стульях, а японцы на деревянном полированном помосте.

Японские послы во всем блеске своих дорогих шелков, поясов, оружия и туфель, в тусклом благородстве смешанных цветов. Оруженосец, сидящий за каждым из них, высоко держит посольский меч.

Русская часть совещания черна. Только лица ярко выделяются неестественной краснотой.

Старик Хизен но ками с большим достоинством улыбнулся, как бы отворяя пришельцам свое сердце.

– Случившееся недавно неожиданное ужасное землетрясение причинило вам большие затруднения, – сказал он. – Мы это действительно понимаем и выражаем вам сочувствие… И я думаю, что мы уже не будем представляться друг другу и называть свои ранги и имена, потому что мы недавно это делали на прошлой встрече.

Хори и Мориама, лежавшие на полу, как громадные черепахи, все живо перевели. А Тсутсуй Хизен но ками открыл и закрыл веер.