— А ты сам подумай, — хмыкнул Колода. — Помнишь, ты мне на допросах все советовал: «Подумай, Паша!» Вот теперь твое время пришло — подумать. Ты же всю жизнь в ментах, все ходы знаешь… Или не все? Вон… прокуратура для этого есть…

«А ведь прав Колода, прав», — устало думал Зарубин по дороге домой. Не его, Паши Колоды, это уровень. Но прокуратуре этот фрукт тоже не по зубам — уж больно круто он с областной властью завязан. И никто не знает, для себя Ломакин землю из-под воскресной школы выдирает с кровью или для кого-то, кому законы по нынешним временам и вовсе не писаны.

Тоскливо и погано было на душе у старого милиционера. Много он повидал на своем веку, и смертей немало, но эта последняя будто что-то надломила в нем. И тот выбор, который ему предстояло сделать, пугал его своей неизбежностью и неотвратимостью.

На следующий день по трассе в Тамбов промчались в метельной мгле три иномарки, под завязку набитые братвой.

Зарубин в это время копался в своем сарае, перебирал инструмент, какие-то старые вещи, а потом достал из застрехи пятизарядный карабин с оптическим прицелом. Девять лет назад сын-геолог выменял этот карабин у эвенков на три бутылки спирта с радиоприемником «Спидола» в придачу и привез в подарок отцу, любителю кабаньей охоты. Было это в его последний приезд… В тот же год сын пропал в саянской тайге. Чтобы не травить душу, спрятал тогда убитый горем Зарубин нераспакованный и незарегистрированный карабин под застреху и никогда оттуда не доставал. Тяжело вздохнув, он развернул полуистлевшую оленью шкуру, в которую было завернуто оружие, и стал чистить его от затвердевшей заводской смазки.

Тамбовская братва встретила своих коллег из Горайска в лесопосадке на десятом километре шоссе Тамбов — Москва. «Тамбов» не понимал, из-за чего взбеленился «Горайск» и застолбил экстренную «стрелку», поэтому братва нервничала и поминутно хваталась за стволы.

— Шлык, говорить есть за что! — крикнул в сторону тамбовцев Колода и направился с двумя «быками», держащими правые руки в оттопыренных карманах, навстречу их авторитету Гришке Шлыкову, по кличке Шлык. Со Шлыком тоже подошли два «быка», готовые в любой момент выхватить пушки и шмальнуть в любого, кто стоит на пути. Колода последний срок парился вместе со Шлыком на «особо строгом режиме» за Полярным Уралом, поэтому им не надо было долго обнюхивать друг друга.

— Твои, Шлык, «быки», Мокей и Мерин, у нас попа Афанасия по заказухе замочили, — сказал Колода. — Мочить друг дружку будем или без понтон и мочилова кинешь нам гнид?

— Попа Афанасия?! — вытаращил глаза Шлык. — Ну знаю я этого попа. Хоть из фраеров, а святой человек был.

— В Афгане воевал. В сербских окопах вшей кормил.

— Как говорится, земля ему пухом! — перекрестился Шлык и отвел глаза от Колоды. Он знал, что за почаевскими стоит солнцевская братва.

В случае кровавой разборки в этой лесополосе завтра в Тамбов слетятся солнцевские бригады из Рязани, Тулы, Калуги, из самой Москвы. Кровушка польется рекой. Рассчитывать «Тамбову» на помощь пиковых кавказцев — дохлый номер.

У солнцевских мирный договор с ними, и рвать его из-за тамбовцев они не будут. Разборка неминуемо перекинется в Москву, и завоеванное ими в кровавых схватках с другими группировками «место под солнцем» на столичных рынках вряд ли удастся удержать. А ответ за это на сходке тамбовских авторитетов держать ему, Гришке Шлыку. И приговор там один будет: пуля в затылок или удавка на шею… «Не обхохочешься! — зябко передернулся Шлык. — Пашка Колода, бес корявый, сечет расклад, потому и буром прет… С другой стороны, Мокей и Мерин нарушили воровской закон — попов не трогать.

С полученных за заказуху баксов не отстегнули на общак… Мокей вообще отморозок. Человека замочить ему что в сортир сходить. От отморозков, не признающих воровских законов, избавляться так и так придется. К тому же «шестерки» стучали, что Мокей на его место в банде метит… Из Мерина, может, и вышло бы что путное, но, раз пошел с Мокеем на мокруху да еще баксы на общак скрысил, какой тут разговор?..»

— Побазаришь с пацанами, Гришан, или решишь сам? — угрюмо спросил Колода.

Шлык переглянулся с «быками», озадаченными не менее его, и, помедлив немного, спросил:

— Верняк, что они?..

— Паша Колода, как баклан-малолетка, приехал тебе понты кидать, Шлык? — повысил голос тот.

— Валите в свой Горайск, братаны, коли так, — сказал Шлык. — Остальное — дело не ваше.

— Не ожидал другого услышать, Гришан! — выдохнул Колода и, обняв Шлыка, крикнул своим: — Кина не будет, кенты, по домам!

Когда иномарки горайских братанов скрылись в снежной замети, Шлык подозвал банду и сообщил о причинах экстренной «стрелки». Угрюмые взгляды «быков» уперлись в Мерина и Мокея, жующего жвачку.

— Ну, поп… А если за него десять штук «зеленью» отстегивают? — ухмыльнулся Мокей, но на всякий случай передернул затвор автомата «узи».

За его спиной «бык» по знаку Шлыка, крякнув, как при рубке мяса, опустил на голову Мокея приклад «АКМ». Остальные сбили обмочившегося от страха Мерина и принялись месить его ногами.

Скоро несколько машин свернули с трассы в березовый перелесок, за которым начиналось поле с длинными скирдами соломы. Оттуда за ними наблюдала затаившаяся в сугробах волчья стая. По приказу Шлыка братва сунула в скирду Мерина и Мокея и вылила на солому четыре канистры бензина. Взметнувшийся над скирдой столб огня заставил волков выскочить в страхе из перелеска на поле. Порывы ветра доносили до них запах свежей человеческой крови, и этот запах заставлял голодных зверей повизгивать от нетерпения, скалить зубы и дыбить на загривках шерсть.

Иномарки потянулись по проселку назад, к трассе, а вслед им из метельной мглы летел леденящий душу, протяжный волчий вой.

Поминки по священнослужителю Афанасию устроили в областном центре в архиерейских покоях. Явилась вся местная элита. Прибыли газетчики и областные телерепортеры. Пришли даже несколько человек из уголовной братвы во главе с Пашей Колодой, вырядившиеся по этому случаю в дорогие двубортные пиджаки.

Не успели выпить по первой и съесть по поминальному блину, как в покои вошел взволнованный служка и сообщил архиерею на ухо: только что найдено тело застреленного Ломакина. Пуля попала прямо в лоб. Видимо, работал снайпер-профессионал…

Новость, конечно, тут же разлетелась по залу. Все взволнованно зашушукались — смерть Ломакина обещала предстоящие большие перемены, которые неминуемо затронут и всех присутствующих.

«Ну, Зарубин, подумал так подумал!» — изумленно покачал головой Паша Колода, но говорить никому ничего не стал.

Владыка смотрел на заволновавшихся людей, которые думали теперь не о смерти отца Афанасия, не о смерти Ломакина, а лишь о том, что она, эта последняя смерть, принесет им самим. Только смерть-то это не последняя.

«Каждый день все новые загубленные души, — горестно думал он. — Каждый воюет против всех, и все против каждого. Каждый день убитые и искалеченные. И сколько нераскаявшихся душегубов безнаказанно гуляет по стране, представляя реальную опасность для законопослушных мирян». Эти мысли не покидали владыку и весь следующий день. И когда к вечеру служка сообщил ему, что преступник все же установлен, архиерей сразу же перекрестился и очень обрадовался. Однако, дослушав его до конца, он очень удивился и перекрестился еще раз — оказалось, что явку с повинной в убийстве Ломакина написал и лично принес прокурору Игнат Васильевич Зарубин, которого он, владыка, очень хорошо знал…