меня. И еще он спрашивал, знаешь ли ты немецкий. Я ответила, что не знаю, пусть они спросят у тебя.

Надзиратели, услышав это, громко захохотали.

— Ты правильно ответила ему, мама, — обрадовалась Марушка, счастливая и гордая за свою мудрую и смелую мать.

Через неделю, когда мать снова пришла в тюрьму с чистым бельем для дочери, там были те же два надзирателя.

— Дорш страшно злился, что у него ничего не получилось, — прошептал один из них матери и весело подмигнул ей, в то время как второй незаметно отнес Марушке вместе с бельем и сверток с едой.

Мать поспешила на вокзал, счастливая и улыбающаяся. Есть еще на земле добрые люди! Даже среди надзирателей.

Поравнявшись с театром, она вдруг услышала крик. Посмотрев в ту сторону, вздрогнула. По противоположной стороне улицы шел комиссар Дорш в парадной форме и блестящих сапогах. Он погрозил ей кулаком и закричал:

— Никакой дочери! Марш, марш!

— А я к ней и не иду, — ответила мать, а про себя подумала: «Бесись, бесись, черта с два тебе это поможет!»

40

Марушка тяжело расставалась с тюрьмой в Цейле. Из старых знакомых там уже никого не осталось. Увезли в концлагерь и Иржину, ее самую близкую знакомую. Покидая это место, где она пережила столько мук и унижений, Марушка все же испытывала страх и волнение за будущее.

После покушения на Гейдриха, в период чрезвычайного положения, тюрьма в Цейле стала воротами смерти. Сколько прошло перед глазами Марушки людей, которые больше не возвращались! Как сжималось ее сердце всякий раз, когда в замке гремел ключ. Не примкнет ли и она к тем, кто с узлом своих вещей покинул не только камеру, но и этот мир?

Два дня продолжалась поездка в Бреслау — польский город Вроцлав. А высокая стена из красного кирпича доходила почти до второго этажа большой тюрьмы. На стенах первого этажа были наклеены плакаты с большой буквой «V», обрамленной венками с надписью: «Германия побеждает на всех фронтах Европы!»

Стояло начало лета, но в тюремных камерах было прохладно. Их пятерых провели вместе по длинному, бесконечно длинному коридору. Где она уже видела такой коридор? Когда-то давно, совсем давно, в детстве… Да, вспомнила! Тогда она приехала в Братиславу к родным. Ее так же долго вели тогда по длинному коридору, и у нее появился страх, дойдут ли они до его конца.

Всех поставили лицом к стене до тех пор, пока не были завершены необходимые формальности. Марушка к этому привыкла и наловчилась, стоя лицом к степе, поглядывать по сторонам.

По длинному коридору приближается арестант в черном полотняном костюме с желтыми полосами. На Марушку повеяло чем-то давним и знакомым.

В этом бесконечном коридоре шаги звучали как в бездонном колодце. Марушка была не в силах отвести глаза, хотя знала, что подвергает себя опасности, не соблюдая требований. А фигура в черной арестантской одежде уже совсем приблизилась.

— Господин учитель!

Учитель Ягош остановился как вкопанный. Он сразу же узнал девушку. Она осталась прежней, какой он ее и помнил, лишь немного побледнела. Как она сюда попала? Он готов был спросить ее об этом, но его уже догнал охранник и нетерпеливо подтолкнул вперед. Через несколько шагов учитель оглянулся. Марушка смотрела ему вслед и улыбалась.

«Марушка, ты могла бы что-нибудь сделать для меня? Не отвезла бы кое-что в Словакию? Но тайком, понимаешь!»

«Конечно, господин учитель, с радостью!»

Да, так тогда все начиналось. Так несколько лет назад она оказалась в рядах тех, кто сегодня заявил протекторатному режиму решительное «нет!».

Медицинский осмотр — обязательная процедура в нацистских тюрьмах. Жаль, что Марушку не направили к врачу полгода назад, когда на ней не было живого места. Фашисты хорошо знали, когда нужно придерживаться законных предписаний и когда их можно игнорировать.

Снова мир замкнулся в четырех стенах с одним оконцем. Камера во вроцлавской тюрьме до смешного мала, и человек чувствует себя в ней страшно одиноким. Через зарешеченное окно Марушка видела кусочек неба и слышала щебетанье ласточек. Ее мысли были где-то в далеких лучезарных горах, между которыми, окруженный цветами, стоял маленький вокзал. Ей слышалось гудение пчел, вылетающих из улья позади сарая, и блеянье рогатой злючки, доставившей им много забот…

Все это — жизнь, и самое большое искусство состоит в том, чтобы к ней приспособиться. И в этих мрачных стенах человек может пережить короткие минуты счастья, имеющие большое значение, если мысленно представить камеру уютной квартирой. Фрау Шёбель, такая же пожилая, как и мать Марушки, старалась хотя бы что-нибудь сделать для девушки.

На столике стояла целая армия маленьких фигурок. Марушка должна была раскрасить их с помощью кисточки. На них появится военная форма — голубовато-зеленые штаны с белой полосой, красный мундир и высокая черная шапка. Когда-то и мама разрисовывала кисточкой во Вноровах пасхальные яйца.

Благодаря нежной заботе, которой окружила Марушку пожилая немка, сердце девушки потеплело. Однажды Марушка даже запела. Одна за другой лились словацкие песни.

— Какие у вас прекрасные песни! — восхищенно произнесла госпожа Шёбель. — В них видна душа вашей страны.

— А если бы вы посмотрели, как веселятся у нас на свадьбах! Там поет и танцует вся деревня!

— Когда-нибудь, может быть, увижу, — улыбнулась немка. — Позовешь меня на свою свадьбу, хорошо?

Стол, стул, нары, одеяло с чехлом, умывальник и маленькая полка на стене, глиняная миска и ложка, вешалка с полотенцем — это все, что есть в камере. В одном углу — ведро, в другом — батарея центрального отопления. На стене — небольшое зеркало и тюремный распорядок. И целая армия клопов.

В этих четырех стенах день за днем текла жизнь, серая и однообразная. В четверть шестого подъем, в шесть завтрак, перед обедом десятиминутная прогулка, в двенадцать обед и после пяти ужин. А между ними работа, работа и снова работа.

Серые будничные дни иногда сменялись светлыми и радостными. Один раз в неделю обменивали книги, один раз в шесть недель бывал душ. И так проходили день за днем. Несколько слов в письме из дома создавали праздничное, радостное настроение.

«Как у нас сейчас красиво! На лугах всюду цветы, а леса такие прекрасные, каких нет в целом мире, — писала Бетушка сестре в одном из первых писем во Вроцлав. — Я хотела бы, чтобы ты увидела маму, склонившуюся над столом с ручкой в руке. Слезы текут по ее впалым щекам и капают на бумагу…»

У Марушки сжималось сердце при мысли о том, что эти слезы из-за нее. Ей самой хотелось рыдать, но