— Я не понимаю.

Он приподнимает бровь, наклоняя голову в мою сторону.

— Ты хочешь, чтобы я остановился, Шарлотта? Если ты боишься, мы можем выйти прямо за дверь.

— Нет… — Шепчу я.

— Ты доверяешь мне?

— Да.

— Тогда ложись.

От его холодного голоса у меня по спине пробегает холодок, и я заставляю свои легкие дышать, откидываясь назад и уставившись в потолок.

Эмерсон приближается к моей голове и тянется за спину, возясь с застежкой моего лифчика. Оно расстегивается, и он снимает его, освобождая мою грудь. Затем он сводит мои запястья вместе, связывая их черным шелком.

У меня едва заметная дрожь в костях, но я делаю все возможное, чтобы скрыть это. И теперь я понимаю, что если Эмерсон злится на меня, он собирается сделать что-нибудь, чтобы наказать меня.

И, как ни странно, это именно то, чего хочу я.

Я наблюдаю, как он возвращается к ящику и достает еще один кусок шелка.

— Мы не установили стоп-слово, потому что оно нам еще не понадобилось.

Стоп-слово?

Мой желудок переворачивается.

— Если ты хочешь, чтобы я остановился, просто скажи, пощади. Хорошо?

— Да, сэр.

Я снова и снова повторяю это слово в своей голове, стараясь не забыть его.

Пощади. Пощади. Пощади.

Но мне это не понадобится, не так ли? На самом деле он не собирается причинять мне боль.

— Шарлотта, скажи мне, почему ты думаешь, что я наказываю тебя сегодня вечером.

Я делаю вдох, глядя на него снизу вверх. Черты его лица смягчились, и я сосредотачиваюсь на ткани в его руках, зная, что через минуту он закроет мне глаза, и мне нужно подготовиться к этому.

— Потому что я… эм, — заикаюсь я. — Это из-за денег, не так ли? Потому что я обошлась в семьдесят пять тысяч долларов?

Он рычит, делая шаг ко мне. Закрывая мне глаза тканью, он холодно отвечает:

— Нет.

Комната погружается во тьму, когда он завязывает шелк у меня на затылке, и мое дыхание учащается. Все мгновенно становится более напряженным, мои ноги хотят бороться с ограничителями, потому что я чувствую себя такой беззащитной.

Когда я чувствую, как его мягкие руки гладят мои щеки, я вздрагиваю.

— Ты стоила мне так много денег, потому что ты того стоишь, Шарлотта. Я вывел тебя на эту сцену, надеясь, что ты увидишь это сама, но, наблюдая за тобой там, наверху, я могу сказать, что ты все равно не поверила в это.

Что? Это из-за того, что я не верю, что стою столько денег? Он не может быть серьезным.

— Мне не нравится игра с ударами, и, если я правильно помню, тебе не понравилась идея того, что тебя будут грести или шлепать, верно?

— Эм… да, я имею в виду…

Он гладит меня по голове.

— Расслабься.

Мне приходится напрячь всю грудь, чтобы вдохнуть. Я просто хочу, чтобы он снова прикоснулся ко мне.

— К счастью, есть и другие способы преподать тебе урок. И я признаюсь тебе в чем-то…

Я слышу, как он что-то делает в другом конце комнаты — выдвигает ящик, передвигает вещи, раскладывает их на кровати. Я не могу сказать, что это такое, но меня переполняет любопытство.

— Что? — Спрашиваю я.

Он приближает свой рот к моему уху и шепчет:

— Я запомнил все, что ты написала в этом списке.

Блять. Мой мозг лихорадочно работает, пытаясь вспомнить, за что я поставила плюсы, но их было больше двухсот. Мог ли он действительно запомнить это?

— Глубокий вдох, — бормочет он мне на ухо.

Как только я делаю вдох, что-то сильно сдавливает мой правый сосок, и я издаю крик, извиваясь, пытаясь отодвинуться от боли, но она не ослабевает. Мне требуется секунда, чтобы понять, что это зажим для сосков.

Моя грудь вздымается, когда я принимаю боль, позволяя ей поселиться внутри.

— Сколько я заплатил, Шарлотта?

Мой мозг лихорадочно ищет ответ.

— Семьдесят пять… — Я дышу.

— Тебе не кажется, что это было слишком?

— Да. — Вздыхаю я, зная, что сейчас произойдет, еще до того, как успеваю вымолвить хоть слово.

Когда второй зажим затягивается, я не вскрикиваю, потому что это не так удивительно, как первый, но почему-то больнее.

Теплые, влажные губы прижимаются к плоти моей груди, и я мычу в ответ.

— Ты понимаешь, почему я злюсь?

— Нет, — отвечаю я.

Его руки чертят глубокие линии по моим бокам, по бедрам, забираясь под трусики. И я знаю, что будет дальше, еще до того, как он это сделает. Быстрым рывком он разрывает мои стринги, легко разрывая их надвое.

Я лежу голая, привязанная к кровати, и меня наказывают. Это жарко и пугающе, и я вроде как не хочу, чтобы это заканчивалось.

Когда его пальцы касаются меня между ног, я вскрикиваю. Я уже настолько возбуждена, что от одного прикосновения чувствую, что готова взорваться.

— Потому что ты моя, Шарлотта. И я не люблю, когда кто-то плохо отзывается о чем-то, что принадлежит мне. Ты думаешь, у меня плохой вкус?

— Нет… — Шепчу я.

Он проводит указательным пальцем между моими складками, и я жажду большего.

Затем он вводит свой палец внутрь меня, как будто играет со мной, дразнит меня.

— Ты думаешь, я дурак, что плачу за тебя так много?

— Нет!

Он кружит вокруг моего клитора, и я борюсь с ограничителями.

— Ты стоишь семьдесят пять тысяч, Шарлотта?

Я пытаюсь откликнуться на его прикосновения, жажду этого давления. Но он расслабляется каждый раз, когда я приближаюсь к кульминации.

— Ответь мне, — настаивает он.

— Нет, — отвечаю я, зная, что это не то, чего он хочет услышать.

И в ту секунду, когда это слово слетает с моих губ, он отстраняется. Я могла бы солгать. Я знала, каков правильный ответ, но по какой-то причине я не хочу избавляться от этого наказания.

Он на мгновение исчезает, и я слышу, как он собирает еще какие-то вещи, открывает ящики и что-то ставит на место. Затем я слышу безошибочно узнаваемый звук, с которым он зажигает спичку. До моего носа доносится запах серы. Секунду спустя я слышу, как он задувает спичку.

Зачем ему нужен огонь?

На мгновение становится тихо, затем я слышу шорох одежды и расстегивание его ремня.

— Хотел бы я, чтобы ты видела то, что вижу я, — бормочет он, и я чувствую его вес на кровати рядом со мной.

— И мне неприятно наказывать тебя за то, что ты всегда так плохо отзываешься о себе, но я не собираюсь лгать, Шарлотта. Я собираюсь насладиться этим.

Его рот прижимается к моему, наши губы