Единственным, кто понимал ситуацию, был Сэм Хор. На состоявшемся заседании Кабинета с участием французов он говорил о том, чтобы сразу согласиться со всеми требования Гитлера ввиду усталости премьер-министра. Чемберлен благородно возражал, мотивируя это тем, что на карту поставлена судьба миллионов.

25 сентября Даладье отдал приказ о частичной мобилизации французской армии, что превращало ситуацию уже в предвоенную. Как вспоминал Бонне: «Премьер-министр заявил нам, что получил самые тревожные сведения о состоянии французской авиации и о неспособности наших заводов возместить (возможные. – М. Д.) потери первых дней войны. Если ливень бомб сразу обрушится на Париж, на наши аэродромы, вокзалы, железнодорожные узлы, сможет ли Франция защитить себя и контратаковать?»447 Утром 26 сентября прилетел генерал Гамелен с внезапно обнадеживающим отчетом о состоянии французской армии.

Даладье начал новое наступление на Чемберлена, убеждая его в необходимости мировой войны из-за Чехословакии. К этой инициативе моментально присоединился Галифакс, который от лица Форин Оффиса 26 сентября издал коммюнике, в котором говорилось, что Великобритания и Россия (причем заявление это было сделано без согласования с СССР) поддержали бы Францию в случае новой европейской войны. Казалось, мир был обречен. Однако переубедить премьер-министра Чемберлена, что путь выхода из кризиса все еще можно найти, было невозможно. Бонне, который также был абсолютно не настроен на войну, фиксировал: «Не– вилл Чемберлен всегда внимательно и благожелательно выслушивал наши советы. Он не раз делал важные уступки в пользу нашего курса, но ничто не могло повлиять на его несгибаемую волю, когда цель была определена»448.

Это были действительно чудовищные дни практически для всех участников драмы. Чемберлен был утомлен до предела, Бенеш находился в паническом страхе. Гитлер был недоволен пацифистскими настроениями своего народа, который, по его мнению, должен был жаждать войны, а теперь уповал на мирный исход. Из-за океана Франклин Рузвельт выступил с призывом к сохранению мира. Лорда Галифакса военная развязка не волновала, беспокоило его то, что он не мог уехать в Йоркшир охотиться и что ему не давали высыпаться.

Чемберлен предпринял еще одну попытку урегулирования этой драматичной ситуации. 26 сентября в Берлин полетел его советник сэр Хорас Уилсон, который в предыдущие две поездки сопровождал премьер-министра. Он привез Гитлеру письмо, в котором Чемберлен выражал готовность приступить к переговорам «великой четверки», т. е. Италии, Германии, Франции и Британской империи, дабы не допустить новой войны. Форин Оффис отнесся к этой инициативе безучастно.

Тем же вечером Гитлер произнес речь в Спортпаласте, которая содержала нападки на Бенеша лично, и в ней германский фюрер отрезал себе пути к отступлению, объявив, что, если чешское правительство само не отдаст Судетскую область к 1 октября, Германия начнет свое наступление в этот же день. В то же время он призывал к британскому нейтралитету ссылками на дружественные усилия мистера Чемберлена по сохранению мира, а также выражал его собственное желание хороших отношений с Англией в духе нашего военно-морского соглашения449.

Сэр Хорас Уилсон провел ту ночь в британском посольстве в Берлине и получил инструкции передать еще одно личное сообщение. В нем Чемберлен, упоминая отсылки в речи Гитлера, гарантировал, что, если Германия воздержится от применения силы, она увидит, что уже данные чешские обязательства будут выполнены. Уилсон увидел Гитлера во второй раз утром 27 сентября. Он спросил канцлера, что в свете заявления премьер-министра он мог был передать в Лондон. Гитлер ответил, что у чехословацкого правительства было только два варианта: принятие немецкого меморандума или его отклонение. Когда стало ясно, что намерение Гитлера устроить войну было несгибаемым, Уилсон сказал, что премьер-министр приказал ему передать следующее сообщение: «Если в преследовании ее договорных обязательств Франция войдет в активные военные действия против Германии, Соединенное Королевство чувствует себя обязанным поддержать ее».

Ответом Гитлера было, что он может только принять во внимание это сообщение. Это означает, сказал он, что, если Франция выберет напасть на Германию, Англия также чувствует себя обязанной напасть на нас. Уилсон попытался опровергнуть эту интерпретацию своего заявления, но Гитлер отказался слушать. «Если Франция и Англия, – кричал он, – позволят себе сделать это, то мне такой исход полностью безразличен. Я подготовлен к каждой возможности. Я могу только принять во внимание это положение. Сегодня вторник, и к следующему понедельнику мы все будем находиться в состоянии войны»450. На этой угнетающей ноте переговоры были закончены.

Уилсон вылетел из Берлина в Лондон днем 27 сентября. С каждой минутой война становилась все более и более реальной. Чемберлен отдал приказ о полной мобилизации флота. Было введено чрезвычайное положение, и утром все были готовы проснуться от боевых действий. Чемберлен был занят подготовкой своего обращения к нации. Прилетевший из Берлина Уилсон тем временем составлял телеграмму для Бенеша, в которой хотел обязать его принять условия Гитлера. Но тут в дело вмешался лорд Галифакс, который резко возражал против отправки такого сообщения в Прагу. Вторил ему и Кэдоган. В результате, пока на 10, Даунинг-стрит в кабинете премьер-министра готовили аппаратуру для его радиовыступления, в соседней комнате громко спорили Уилсон, Галифакс и Кэдоган451. В 8 вечера они все-таки прекратили кричать друг на друга, решив послушать, что будет говорить Чемберлен.

Премьер-министр в своей знаменитой речи обращался не только к британской нации: «Насколько ужасно, фантастично, невероятно, что мы здесь должны рыть траншеи и примерять противогазы из-за ссоры в далекой стране между народами, о которых мы ничего не знаем. Кажется еще более невозможным, что ссора, которая была уже улажена в принципе, должна стать предметом войны. Я не смущался бы нанести даже третий визит в Германию, если бы я думал, что он принесет пользу. Я сам – сторонник мира до глубины души. Вооруженный конфликт между странами – кошмар для меня; но если бы я был убежден, что какая-то страна решила доминировать над миром и удерживать его в страхе своей силой, я бы чувствовал, что этому нужно сопротивляться. Под таким доминированием над жизнями людей, которые верят в свободу, не стоило бы жить: но война – страшная вещь, и мы должны быть чрезвычайно уверены, прежде чем пойдем на нее, что все это действительно того стоит»452.

Эта речь, казалось, несколько отрезвила даже Гитлера. Он понял всю серьезность ситуации и около 10 часов вечера передал письмо для Чемберлена, в котором предлагал гарантировать соблюдение всех условий плебисцитов, а также неприкосновенность новых границ Чехословакии. Галифакс в это же время направлял телеграммы в Прагу. В первой от собственного имени, а не от имени правительства он предупреждал Бенеша о германском вторжении завтра в 14:00. Во второй уже от имени британского правительства он нехотя призывал Бенеша рассмотреть условия годесбергского меморандума с положительной точки зрения. Когда пришло письмо от Гитлера, премьер-министр испытал облегчение и направил ему следующее сообщение: «Я готов приехать в Берлин сразу, чтобы обсудить с Вами и представителями чешского правительства, а также вместе с представителями Франции и Италии, если Вы желаете, меры по передаче областей»453.