Однако вплоть до 14:00 28 сентября никакой определенности не было. В этот день Невилл Чемберлен выступал в Палате общин. Премьер-министр начинал речь, итогом которой могло быть объявление войны, в зависимости от того, какие новости будут поступать. Чемберлен обрисовывал предшествующие этому дню моменты, описывал, какие усилия приложило британское правительство для сохранения мира в Европе. Оставив Кэдогана за главного в Форин Оффисе, Галифакс пошел в Палату общин, чтобы с галереи пэров следить за тем, что происходит. До планируемого германского вторжения в Чехословакию оставалось полчаса, когда в министерство иностранных дел позвонил взволнованный Гендерсон и передал последние срочные новости от Гитлера.

Кэдоган тут же помчался в Парламент, нашел там Галифакса, передал новости ему, а уже после они передали бумагу с сообщением премьер-министру. Развернув сообщение, Чемберлен быстро прочитал его и, сияя улыбкой, обратился к депутатам: «Я должен сообщить Палате общин самую последнюю новость. Сейчас я получил сообщение от герра Гитлера, согласно которому он предлагает встретиться с ним завтра утром в Мюнхене. Он также пригласил синьора Муссолини и месье Даладье, они уже дали свое согласие. И я надеюсь, не нужно говорить, каким будет мой ответ…»454

Естественно, это был просто небывалый вздох облегчения. Галифакс никогда ранее не видел в Палате общин такого эмоционального ликования, даже слез на лицах многих мужчин455. Кажется, что и глава Форин Оффиса тогда вздохнул спокойно. Это было облегчением для всего мира. 29 сентября на аэродроме Хестон Чемберлен говорил: «Когда я был маленьким мальчиком, я повторял себе: если у тебя не вышло с первого раза, старайся, старайся, старайся снова. Вот то, что я делаю сейчас. “И в зарослях крапивы опасностей мы сорвем цветок – безопасность”»456. Премьер-министр цитировал своего любимого Шекспира, перед тем как в третий раз полететь в Германию.

Из-за спешки в созыве Мюнхенской конференции, а также из-за понимания, что Гитлера, не без оснований считавшего «лгуна Бенеша» первопричиной всего кризиса, это не воодушевит, представители чехословацкой стороны в ней не принимали участия. Судьбу территорий решали четверо – Гитлер, Муссолини, Даладье и Чемберлен. Последний писал архиепископу Кентерберийскому: «Я уверен, что однажды чехи поймут, то, что мы сделали, должно было спасти их более счастливое будущее. И я искренне полагаю, что мы, наконец, открыли путь к тому общему умиротворению, которое одно может спасти мир от хаоса»457.

Фактически в Мюнхене обсуждались только детали того меморандума, который уже выдвигал чехам Гитлер. Чемберлен здесь оказался в своей стихии. Без тени усталости он педантично проговаривал каждый пункт соглашения, приводя в молчаливое бешенство фюрера. Премьер-министр выспрашивал, кто возместит чешскому правительству деньги за постройку зданий на переданных территориях, и даже что будет со скотом: отгонят ли коров и других животных обратно в Чехословакию или эти коровы теперь станут немецкими. Естественно, о таких мелочах никто не задумывался. Гитлер, привыкший мыслить масштабными идеями, а также изрядно уставший от того, что его собственный народ куда теплее приветствует не его военные устремления, а джентльмена с зонтиком, только разъярялся на мелочность Чемберлена. Но Чемберлен, привыкший думать о людях, пусть даже и тех, о которых он толком ничего не знал, считал своим долгом предусмотреть все нюансы.

В масштабном представлении проекта Мюнхенского соглашения Чемберлен добился определенных уступок: оккупацию Судетской области, которая должна была происходить с 1 по 10 октября, разбили на пять этапов; учреждалась международная комиссия, в которую были включены чешские представители и которая должна была следить за тем, как это будет проходить; наконец, было условлено дать тому, что осталось от Чехословакии, гарантии на случай неправомерной агрессии. Знаменитое Мюнхенское соглашение было подписано ночью с 29 на 30 сентября Адольфом Гитлером, Бенито Муссолини, Эдуаром Даладье и Невиллом Чемберленом.

Утром 30 сентября Чемберлен имел аудиенцию с Гитлером, где подписал двустороннюю англо-германскую декларацию, согласно которой обе державы заявляли о том, что не желают более войны между ними, и давали обязательство решать все вопросы методом консультаций. Именно эту декларацию Невилл Чемберлен будет демонстрировать несколько часов спустя, вернувшись на родину. Для него эти договоренности означали фундамент и возможность для будущего общего урегулирования, а для встречавшего его Лондона – долгожданное избавление. Когда машина премьер-министра ехала по городу, ее обступали толпы счастливых людей, все хотели поглядеть на человека, который был тогда, без сомнения, самым настоящим героем.

Впрочем, сам Чемберлен, видя этот восторг из окна автомобиля, сказал Галифаксу, который был вместе с ним в машине: «Месяца через три это кончится», а потом добавил: «Эдвард, мы должны надеяться на лучшее и подготовиться к худшему»458. Историки практически однозначно трактуют данное заявление премьер-министра как предчувствие недолговечности его мюнхенского мира. Но, говоря о перспективе трех месяцев, он мог иметь в виду отношение британского народа к нему. Зная, как переменчиво общественное мнение в его стране, Чемберлен понимал, что англичане долго не носят на руках никаких героев, особенно учитывая старания британской прессы. Абсолютно бесспорным было то, что с таким человеком, как лорд Галифакс, только и оставалось готовиться к худшему. После Мюнхена у министра иностранных дел начало резко портиться настроение. Само соглашение он назвал «ужасным и гнусным делом, хотя и меньшим из зол»459.

Зло Галифакс сорвал на Гендерсоне. В международную комиссию, которая была учреждена Мюнхенским соглашением, также должен был войти и посол, который к этому моменту уже находился на грани нервного и физического истощения в первую очередь из-за болезни. Уладив дела с комиссией в Берлине, в середине октября он попросил у Галифакса отставки, мотивируя ее тем, что его «тошнит от немцев»460 в прямом и переносном смысле этого выражения. Однако министр иностранных дел отставки ему не дал. В результате Гендерсон уехал в отпуск делать операцию на горле, чтобы хоть ненадолго продлить свои дни.

Лорд Галифакс стал уговаривать премьер-министра воспользоваться этой минутной славой и переформировать Кабинет министров. И не просто переформировать, а радикально: «создать правительство, введя в него лейбористскую партию, если они согласятся, а также Черчилля и Идена»461. Чемберлен был удивлен таким пассажем, но ответил, что обдумает его. Как отмечал Галифакс спустя много лет: «Ничего, однако, не произошло, и я часто задавался вопросом, как мог бы быть изменен ход истории, если бы он действовал так, как я предложил»462. Ответ лежит на поверхности: Вторая мировая война началась бы годом ранее.