Парламентские дебаты по поводу Мюнхенского соглашения длились четыре дня. Люди, которые еще 28 сентября плакали, избавленные премьер-министром от ужасов войны, теперь решили продемонстрировать Чемберлену свою «благодарность», подвергая его жесточайшей критике. В Палате лордов обстановка по обыкновению была спокойна. Галифакс сделал доклад о Мюнхенском соглашении. «Низким искренним голосом» он объяснял различия между Годесбергом и Мюнхеном, а также отвечал, почему на конференцию не пригласили СССР: «Мы были обязаны признать, что при нынешних обстоятельствах главы немецкого и итальянского правительств почти наверняка откажутся сидеть на конференции вместе с советским представителем без долгого предварительного обсуждения, на которое просто не было времени. Соответственно, если наша основная цель состояла в том, чтобы обеспечить переговоры, мы были обязаны учесть практические условия, с которыми эта цель могла быть обеспечена»463.

Он объяснял гарантию, выданную нынешней Чехословакии, а также положение правительства: «Гарантировать безопасность Чехословакии, которая имеет на своей территории беспокойные и неудовлетворенные национальные меньшинства – это одно дело, а гарантировать безопасность Чехословакии, когда взрывоопасные вопросы национальных меньшинств были решены, – совсем другое. Я никогда не думал о неизбежности войны, которая могла быть с легкостью развязана теми, кому повезло не нести решающую ответственность за такой исход. Меня незначительно волнуют упреки в мой адрес или в адрес правительства Его Величества, которые могут прозвучать. Единственные упреки, которые могут ранить, являются упреками собственной совести человека, и только он один может знать о том, что говорит ему совесть. Оглядываясь назад на эти тревожные недели, я с готовностью признаю, что у меня, возможно, был свой счет в решениях, которые, как могут посчитать некоторые, были неосмотрительны. Во время кризиса с серьезными вопросами, требующими срочных ответов ежеминутно, никакая группа людей не смеет утверждать, что действовала безошибочно. Не было никакого ясного пути в сторону добра, но почти всегда был отвратительный выбор в пользу зла.

Я могу только сказать, что моя совесть будет совершенно спокойна за то, что на всех этапах я не принимал решений, несовместимых с тем, чтобы я чувствовал себя хорошо»464. После этого Парламент отправился до ноября на каникулы, что сильно осложняло дальнейшую работу премьер-министра.

Впереди перед Чемберленом было до крайности много дел, Мюнхен был даже не передышкой, а необходимой вехой: «Возможно, если бы я был по-другому устроен, то я мог бы просто сидеть и греться в лучах этой популярности, так долго, сколько бы она продлилась. Но я уже немного нетерпелив, потому что все это, кажется, уже начинает перегибать палку. Мы избежали самой большой катастрофы, это верно, но мы очень мало приблизились ко времени, когда сможем выкинуть все мысли о войне из наших умов и настроиться на то, чтобы сделать наш мир лучше. И, к несчастью, существует очень много людей, у которых нет веры, что мы можем когда-либо дожить до такого времени. Они делают все, что могут, чтобы заставить их собственные мрачные пророчества осуществиться»465.

Галифакс в это время был занят привычными делами. В редких промежутках между отдыхом в родном Йоркшире, оказываясь в Лондоне, в дождливую погоду он приказывал слугам надевать на него метровые рыбацкие сапоги и шел по Сент-Джеймскому парку от своего дома на Итон-сквер в Форин Оффис. Там он приказывал своим секретарям стягивать с него сапоги, переобувать его босые ноги в обычные ботинки и только тогда лениво приступал к просмотру отчетов466. Одним из таких отчетов стала телеграмма Перта, который по поручению Чиано сообщил о готовности Рима к возобновлению англо-итальянских переговоров по ратификации апрельского соглашения. Галифакс ответил Чиано, что срочное решение невозможно из-за Палаты общин. В итоге только 1 ноября 1938 г. Чемберлен внес в Парламент законопроект о ратификации договора с Италией и признании завоевания Абиссинии де-юре.

И премьер-министр, и министр иностранных дел так или иначе возвращались к тому, с чем вошли в судетский кризис, к вопросу перевооружения. Галифакс говорил: «хотя впредь мы должны считаться с немецким господством в Центральной Европе, но в существующих условиях Великобритания и Франция должны поддержать свое доминирующее положение в Западной. С соответствующим развитием вооруженных сил и поддержкой в Средиземноморье, на Ближнем Востоке и в колониальных владениях. Самым большим уроком, который мы извлекли из кризиса, стало осознание того, что внешняя политика не может базироваться на недостаточной военной поддержке»467.

В начале ноября 1938 г. в Париже юноша-еврей из Польши Гершель Гриншпан убил атташе германского посольства Эрнста фон Рата. Результатом стала т. н. «Хрустальная ночь», или «Ночь разбитых витрин», которая прокатилась по Германии 9–10 ноября 1938 г. и ознаменовалась страшными еврейскими погромами. Пока нацисты, руководимые неистовым доктором Геббельсом, били витрины еврейских магазинов, ателье и просто жилых домов, в Лондоне проходил праздничный традиционный банкет лорд-мэра.

Контраст между германской и британской столицей в тот вечер был разительным. Хаос на улицах, массовые преследования евреев, крики нацистов в Берлине кардинально отличались от спокойных улиц Лондона, по которым в белоснежной вице-королевской мантии, подбитой горностаем, при полных регалиях вышагивал лорд Галифакс. Когда Кэдоган встретил его в гардеробе у лорд-мэра, он удивленно воскликнул: «Как, черт побери, вы сюда добрались?!», на что министр иностранных дел ответил, что «получил разрешение шевифа» пройти по улицам в таком виде468.

Сама «Хрустальная ночь» имела много разных последствий, но одним из решающих было то, что новое чехословацкое правительство во главе с доктором Гахой, которое делало первые шаги по нормализации отношений с Рейхом, теперь было абсолютно антигермански настроено. На фоне этих событий в конце ноября 1938 г. Чемберлен и Галифакс должны были посетить Париж, чтобы провести переговоры с правительством Даладье.

На заседании Кабинета Галифакс показал министрам резюме секретных отчетов о том, что немецкое правительство и особенно Гитлер становились все более и более враждебными по отношению к Великобритании и предвосхищали распад Британской империи. Галифакс заявил: «У Мюнхена, как мы могли заметить, было два диаметрально противоположных результата. Во-первых, немцы в целом поняли с ужасом, что политика Гитлера подвела их к войне, и были глубоко благодарны премьер-министру, что войны тогда удалось избежать. Во-вторых, эта же реакция немецкого общественного мнения привела в бешенство нацистских лидеров, не исключая герра Гитлера, а также подстегнула желание восстановить престиж нацистов, изобразив Великобританию врагом немцев»469. В этом Галифакс был абсолютно прав. Ревность Гитлера к Чемберлену, столь полюбившемуся немецким гражданам, была очень велика. Премьер-министр, кажется, до конца не сознавал этого. Ему, воспитанному в западной демократии, нетитулованному, обычному человеку было тяжело понять менталитет диктатора, привыкшего к раболепному поклонению, зато этот менталитет понимал лорд Галифакс.