Вскоре Грюнциг стал одним из самых знаменитых врачей-исследователей своего времени. Он щедро разделил свои лавры с такими людьми, как Доттер и Мейсон Сонс, заложившими те основы, которые позволили ему провести первую периферийную и коронарную баллонную ангиопластику в мире. Грюнциг с энтузиазмом передавал свои знания молодым коллегам, проводя очень популярные курсы, на которых обучал людей со всего мира своей методике. Однако он обзавелся и врагами, самые горластые из которых окопались неподалеку от Цюриха, где Грюнциг жил и работал. «Он признавался, что Цюрих его разочаровал», – рассказывает Спенсер Кинг, который тогда сделал неожиданный ход и пригласил Грюнцига в Университет Эмори в Атланте, штат Джорджия, куда тот и переехал в 1980 г. Руководитель Кинга первое время сомневался в правильности этого решения: «Уиллис [Хёрст] сказал: “Не надо с ним связываться, он примадонна”». Но вскоре он изменил свое мнение: «Спустя десять минут Уиллис Хёрст уже был его горячим сторонником».

В Эмори Грюнциг продолжил блистать: он приглашал людей со всего мира посмотреть, как он проводит баллонную ангиопластику в лаборатории катетеризации в режиме трансляции, которая велась на большом экране в соседней аудитории. Операции не всегда шли по плану. Был один пациент с изолированным сужением в передней межжелудочковой артерии, похожим на то, что было у Бахманна. «Когда он надул баллон, случилась остановка сердца, пришлось проводить сердечно-легочную реанимацию, и трансляцию прервали, – рассказывает Кинг и шутливо добавляет: – Мы спасли немало жизней тем, что убедили половину аудитории никогда не делать эту процедуру».

После переезда в Америку «он превратился из парня, живущего в квартирке над магазином велосипедов с женой-психоаналитиком» в колоритного, экстравагантного мужчину. Грюциг развелся с супругой и женился на студентке-медичке, стал покупать дорогие дома и вести себя очень нескромно, но, по словам Кинга, «его преданность пациентам и научным изысканиям оставалась неизменной».

У Кинга сохранилось немало ярких воспоминаний о времени, проведенном с Грюнцигом, но больше всего ему запомнилось утро понедельника, 28 октября 1985 г., когда ему позвонили из лаборатории катетеризации: пять пациентов ждали своей очереди на процедуру к Андреасу, но на работе его не было.

«Мы позвонили ему домой, но никто не ответил. Чуть позже мы выяснили, что он должен был улететь на остров Си-Айленд, где купил ранее недвижимость. К тому времени он уже был очень состоятельным человеком».

Грюнциг имел лицензию на управление самолетом и вместе с молодой женой полетел в свой дом на острове. Кинг позвонил в местный аэропорт. «Там мне сказали, что надо звонить в Федеральное управление гражданской авиации. Еще сказали обратиться к шерифу округа Джонс, штат Джорджия, чуть севернее Мейкона».

Дозвонившись до офиса шерифа, Кинг узнал ужасную новость: «Мы получили сообщение об авиакатастрофе. Пытаемся добраться до места крушения на бульдозере – лучше приезжайте сами». Когда Кинг оказался на месте, там уже ничего не осталось. Грюнциг, которому было 46 лет, и его жена погибли. Самолет попал в бурю и рухнул, никакие технические проблемы выявить не удалось. «Те, кто его знал, не сильно удивились, что он закончил свой путь именно так».

В истории медицины мало таких, кто обладал бы всеми уникальными качествами Андреаса Грюнцига. Он был дерзким первопроходцем, полностью посвятившим себя своей идее, преданным делу врачом, готовым проводить крайне рискованные процедуры. Вместе с тем он никогда не демонстрировал явно агрессивное поведение и подходил к своим исследованиям с большой тщательностью и осторожностью. И при этом он обожал закатывать шумные вечеринки, пытался забраться на кокосовую пальму в одних плавках – но сорвался и рухнул вниз, лазил в полном одиночестве по швейцарским Альпам и даже дал своему ученику провести ему самому ангиопластику, а потом явился на вечеринку и рассказывал всем, как прекрасно себя после нее чувствует.

Хотя Грюнциг погиб, его наследие продолжает жить, и передняя межжелудочковая артерия Адольфа Бахманна, по последним данным, все так же свободно пропускает кровь[310]. Баллонная ангиопластика, расширение просвета коронарной артерии за счет раздутого внутри нее баллона, была, однако, далеко не безупречной процедурой. В отличие от Адольфа Бахманна, у большинства пациентов артерии закупоривались снова. Для многих эта операция была что мертвому припарки: бляшку вдавливали в стенку сосуда, а она лезла наружу опять. Но ангиопластика проложила путь для другого великого изобретения в сфере интервенционного лечения коронарного атеросклероза – стентов.

Стенты стали логичным продолжением ангиопластики, потому что с технологической точки зрения она была лишь предпосылкой. Стенты – это маленькие проволочные конструкции, которые закрепляются на конце катетера и, раскрываясь за счет баллона, помогают раздвинуть стенки суженной части сосуда. Если первые стенты делались из ничем не покрытого железа, стенты нового поколения, примерно с рубежа тысячелетий, покрываются слоем лечебного вещества, которое надолго снижает риск тромбирования и зарастания стентов за счет того, что препятствует образованию в них фиброзной ткани. Стенты зарекомендовали себя как бесценное спасительное средство для лечения пациентов с инфарктом миокарда и критической степенью окклюзии коронарных артерий. Но, хотя установка стентов стала одной из самых распространенных процедур в мире, недавнее исследование позволило усомниться в том, насколько стенты полезны пациентам со стенокардией, но без инфаркта. И хотя история стентов далека от завершения, перипетий и неожиданных поворотов в ней уже больше, чем в шпионских романах Джона ле Карре.

Каждый раз, когда к Грюнцигу поступал пациент с пораженными коронарными артериями, он сначала проводил коронарную ангиографию, чтобы сделать снимки. Получив снимки, он рассматривал то сужение, от которого нужно избавиться. В зависимости от его протяженности и ширины сосуда Грюнциг изготавливал у себя на кухонном столе баллон, который подойдет именно этому пациенту, и выбрасывал его после использования, а для следующего пациента делал новый.

Весь этот процесс был слишком затратным и неэффективным, так что вскоре изготовление баллонов взяли на себя крупные корпорации, стоявшие у истоков нынешнего медико-индустриального комплекса. В одних только США индустрия медицинского оборудования оценивается в $140 миллиардов[311]. Это позволяет производить высококачественное медицинское оборудование, в том числе целый ряд жизненно необходимых приспособлений, таких как коронарные стенты, в больших объемах. Но при этом получается, что все решения принимают не исследователи и врачи, а бизнесмены, которых больше всего заботит благополучие их акционеров. И поскольку для них существует только одно мерило успеха – доход, максимизировать его они пытаются всеми возможными способами, а их не так уж и много: урезать затраты, продавать больше продукции, поднимать цены.