Он сел на камень и продолжал смотреть вниз. Пять домов селения были погружены в тишину, дарил покой. В трех из них имелись будки для собак, но было непохоже, что они заняты. У дома, следующего за старой мельницей, скребли землю куры. На участках возле следующих двух домов ходили овцы; рядом с последним, метрах в ста от того места, где он сидел, паслись две лошади. Обе были гнедой масти. А трава зеленая. Зелеными были и кукурузные поля, и огороды, и яблоневые сады, и леса, и далекие горы. Хотя на самых дальних горах зеленый цвет становился синим, темно-синим. Как небо. Потому что небо в этот рассветный час тоже было темно-синим, с оранжевыми и желтыми бликами. Из трубы одного из домов, третьего, пошел дым. Дым медленно растворился в воздухе. И солнце тоже двигалось медленно. Оно медлило, прячась за горами. Но вот-вот должно было взойти.

Дон Педро проверил обойму своего пистолета, чтобы удостовериться, что две последние пули на месте. Внезапно ему на ум пришел разговор, случившийся у него с доктором Коржаном в больнице Принс-Руперта: «Не исключено, что вы тоже склонны». – «Склонен к чему?» – «То commit suicide»-. Теперь тем не менее он хорошо знал, что в нем не было такой склонности. Он покончит с собой, как только солнце выглянет из-за гор, но сделает это из страха, из-за угрозы страдания еще более кошмарного, чем сама смерть. Он даже думать не хотел о том, как будут с ним обращаться товарищи убитых фалангистов, если схватят его. Он знал о пытках, которые применяли эти преступники; слышал, как рассказывали, что они ложками вырывают глаза или бросают людей на листы раскаленного железа. В сравнении с этим смерть от пули казалась благословением. Кроме того, в его смерти будет некая справедливость. В машине лежали трое человек, у которых он отнял жизнь. Он должен был заплатить за это.

Из последнего дома деревушки вышел юноша. Дон Педро проследил за ним взглядом и увидел, не слишком придавая этому значения, словно к тому времени пуля уже вошла ему в голову и это уже его душа наблюдала, как юноша направляется к лошадям, говорит с ними, гладит их и выводит из загона, чтобы отвести к речушке. Он вскочил на ноги, внезапно преодолев упадок духа. «Хуан!» – воскликнул он. Юноша не услышал его. «Хуан!» – вновь позвал он и побежал вниз по склону.

Пока не закончили строительство шоссе, которое вело к гостинице, он обычно ездил на лошади, всегда в сопровождении одного мальчишки. С тех пор прошло пять лет, и вот он снова перед ним. Теперь- это был светловолосый юноша, не очень высокий, но крепкий. «Идите к мосту и залезайте под него», – сказал он не моргнув глазом. Дон Педро вспомнил, что он всегда был очень серьезным. Однажды он назвал его «Хуанито», как ребенка. «Меня зовут не Хуанито, дон Педро, – возразил мальчишка. – Меня зовут Хуан».

Мост располагался немного ниже, на уровне дома, и дон Педро поспешил туда. В его памяти ожили воспоминания. Парень был сиротой и жил со своей сестричкой, которая была моложе его. А дом назывался Ируайн, и поэтому, когда говорили о парне, его называли как Хуан, так и Ируайн. Уже под мостом он вспомнил и еще об одной детали, очень важной. Этот парень все время расспрашивал его об Америке, как и тот солдат, у которого дядя жил в Ванкувере, и так же страстно: «А правда, что в Америке есть огромные ранчо размером с наш городок? Вы их видели?»

Подошел Хуан с двумя лошадьми. «Я узнал тебя благодаря животным», – сказал дон Педро. «Вы заметили, что у вас весь пиджак запачкан кровью?» – спросил его Хуан. Нет, он не заметил. «Их было трое, а нас двое, – ответил он. – И только я вышел живым из перестрелки». Им вновь овладела боль тех мгновений. Если бы он выпустил вторую пулю в того, кто вел автомобиль, а не в этого нелепого дона Хайме, Бернардино сейчас был бы рядом с ним.

На небе всходило солнце. Капитан Дегрела и его люди уже, очевидно, заметили, что не хватает одной машины. «Несколько лет назад ты рассказывал мне, что мечтаешь поехать в Америку. Ты не изменил своего мнения?» – «Я бы хоть прямо сейчас уехал», – ответил Хуан, не раздумывая. Он стоял неподвижно, застыв, словно камень. «Мне нужна помощь, чтобы спастись, а я тебе нужен, чтобы начать новую жизнь в Америке. Мы можем договориться». Залаяла собака, и юноша окинул взглядом долину. Собака быстро замолкла. «Что вы собирались сделать?» – спросил он. Теперь он казался несколько оробевшим. «На этих лошадях через семь-восемь часов мы будем во. Франции», – сказал дон Педро. Парень и рта не раскрыл. «В вашем доме есть место, где я мог бы спрятаться?» – добавил дон Педро.

Он рассчитывал на положительный ответ, потому что во многих строениях Обабы сохранялись тайники, оборудованные еще во времена войн XIX века; но когда он увидел, что Хуан утвердительно кивает, он чуть не упал в обморок от необыкновенного возбуждения. Впервые с того момента, как его задержали, его надежда обрела реальную почву.

«Спрячь меня в своем доме, а потом, когда это будет удобно, отвезешь меня во Францию. В награду я дам тебе три тысячи долларов. Этого достаточно, чтобы отправиться в Америку и купить там ранчо». Хуан сжал поводья. «Мне кажется, пять тысяч для вас не слишком много», – сказал он. «Договорились. Пять тысяч долларов», – быстро ответил дон Педро и мужчины пожали друг другу руки. «Встаньте между лошадьми, и мы медленно пойдем к дому. Когда мы там окажемся, идите за мной, да не шумите, чтобы моя сестра не проснулась». Казалось, юноша совсем не испытывает страха. «Где вы оставили шляпу? Вы ведь всегда ходили в шляпе», – неожиданно сказал он. Дон Педро сделал недовольный жест. «По правде говоря, не знаю. Думаю, она осталась на месте перестрелки…» – «А где это было?» Дон Педро подробно объяснил ему, на каком перекрестке свернул автомобиль; но он был не в состоянии детально описать путь, проделанный ими, чтобы с того места добраться до долины. «Мне кажется, я прошел через рощу. Каштановую, не буковую», – сказал он. Юноша на мгновение задумался. «Пошли!» – сказал он затем, дергая лошадей за поводья.

Темнота в убежище была абсолютной, и он приспособился к своему новому положению, как это сделал бы слепой. Вначале он определил, что находится в чем-то вроде короткого коридорчика в шесть шагов в длину и не более двух в ширину; затем, когда ему удалось преодолеть тоску от ощущения изолированности от внешнего мира, он изучил содержимое котелков, которые Хуан спустил через отверстие в потолке. Всего котелков было четыре, три больших и один маленький, но шире других; в первом была вода; во втором яблоки; в третьем морковка. Четвертый, самый широкий, был пуст, и из него торчали куски газеты, нанизанные на проволоку. Медленно и осторожно передвигая котелки, он распределил их: тот, что будет служить ему отхожим местом, поставил с одного края, а три больших – с другого. Когда он устроился, то уселся, прислонившись спиной к стене, и принялся есть. «3 яблока, 3 морковки», – записал он затем в блокноте, который лежал у него в кармане пиджака, стараясь, несмотря на темноту, писать хорошим почерком.

Внезапно его охватило сильное беспокойство по поводу шляпы. Если он оставил ее в автомобиле, это не имело значения. Но если он потерял ее по дороге или прямо в деревушке и какой-нибудь патруль наткнется на нее, то дом перестанет быть безопасным местом. Многие из солдат были крестьянами и знали о существовании тайников. Но его беспокойство длилось недолго. День был слишком длинный, он очень устал. И он быстро заснул.