— На травах, значит… Не помогло, видно, Ивану Михайловичу. Как быстро болезнь прогрессировала. Но должен вас и обрадовать. Да, вы посидите с нами. (Это к Берестовой). Я хорошую новость знаю. Может оправиться организм Ивана Михайловича.

— От чего оправится? — Плахов спросил.

— От болезни. И пересаживать ничего не потребуется. С места на место.

— Как это?

— Это не я. Врачи так считают. Есть, конечно, болезнь…, прорывает оборону, с кем в наши годы не случается. А постегаешь крапивой, и проходит. Народное средство. На Урале, небось, так и лечат. У народа всегда, что лечение, что наказание, главное, чтобы польза была…

— Перестаньте. — Гневно оборвала Берестова. — Слышать этого не хочу.

— И напрасно. Конечно, вне моей компетенции, но восторгаюсь, как сумели вызвать искреннее сочувствие и жалость. Это в наш жестокий век большая редкость.

— В таком тоне… — Берестова поднялась. Разгневанно. — Думаю, вы сможете продолжить без меня. Алексей, можно вас на минутку.

— Зачем ему выходить. — Мирно сказал Балабуев. — Ему нужно гостей чаем угощать. А вас Коля-охранник проводит. До самого выхода. Чтобы вы по дороге что-нибудь случайно не зацепили…

Так Берестова и ушла. Если говорить с мужской точки зрения (а от женщин правды и вовсе не дождешься), в гневе Берестова была очень хороша. Только подходить близко было опасно. Но за это и любят: за смелость и риск.

— Действительно, императрица. — Одобрил Балабуев, когда дверь за Берестовой закрылась. — Я английскую по телевизору видел, сравнить нельзя. Едет себе в коляске, старушенция, ручкой туда, ручкой сюда, улыбается, будто от врача, УЗИ сделала и теперь с хорошими новостями, население успокоить. Вы ведь видели с близкого расстояния? (Это к Дуглас).

— Нет, не видела. Только по телевизору. Я больших сборищ не люблю.

— Это правильно. — Одобрил Балабуев. — Нам что? Курганчик раскопать, могилку старинную разгрести…

— Сергей Сидорович, — решительно вмешался Плахов, — перестаньте, наконец, юродствовать.

— Знаете, Алексей Григорьевич. — Отвечал спокойно Балабуев. — Я ведь не только удовольствие от нашего общения получаю. Это само собой. Я еще свою работу делаю. И, можно сказать, отчасти для вас стараюсь.

— А я. — Рванулась с места Света. — Хочу сказать… хочу сказать, чтобы вы с Алексеем Григорьевичем…

— Вот это по-настоящему. Раньше бы сказали, по комсомольски. Теперь так не скажут… Я думал, вы только молодого человека защищаете. — Кивок в сторону Картошкина.

— Я за справедливость. — Отвечала Света. Женщина всегда хорошеет, когда совершает героический поступок. Можно даже сравнить с картиной Свобода на баррикадах, если бы не художественная нескромность в туалете (с Берестовой, впрочем, едва до этого не дошло). Все Светой залюбовались.

— Смотри ты. — Удивился Балабуев. — Какое совпадение. Я тоже за справедливость. И те, кто музей ваш прикроют ввиду бесхозяйственности и наличия криминала, они тоже за справедливость. Скажите спасибо Алексею Григорьевичу. А вы, что станете делать, героиня? Шубы из Турции возить? Этому быстро научат. Есть кому.

— Вы кого-то конкретно имеете в виду? — Ледяным тоном спросила Дуглас.

— Просто к слову пришлось. Вспомнил некоего Фиму из Одессы. У вас его Карапузом прозвали. Не может быть, чтобы совсем пустым ездил, только на Кремль поглядеть… Хотя, конечно, и Кремль хорош.

— Этот человек с риском для себя возил материал для исследований.

— А я что говорю. Я отчет видел. Бедренная кость. Предположительно, мужская — 2 штуки, челюсть нижняя, женщины или ребенка — 1 штука… погодите, не помню, что там еще. Порошок белый… В описи не припомню… А так…

— В таком случае я должна покинуть. — Дуглас встала. — Предупреждаю, Алексей, вы на неверном пути.

— Ну, зачем так внезапно. Ведь разговор общий. И меня критикуйте. Кстати, может быть, какое средство от облысения знаете? А то катастрофа. Вот и помогли бы друг другу.

Тут Сергей Сидорович пережал. Не нуждался он в средстве. Может, специально обратить внимание хотел. Любой мужчина не без слабости, нужно только знать, где искать.

— Останьтесь, Элен. — Попросил (жалобно как-то) Плахов. Дуглас подумала и села.

— Ну, не будем… если я что сказал… заранее извиняюсь. — Нес без перерыва Балабуев. — Давайте, молодежь нашу послушаем. Они ведь тоже свое мнение имеют. Светочка, что это вы замолчали.

— Я считаю, Алексей Григорьевич — прекрасный руководитель. Человек — преданный науке. А как он лекции читает. Была когда-то в России традиция, просвещать народ. Достоевский читал, Тургенев. Так вот, Алексей Григорьевич — именно просветитель.

— Здорово вы сравнили. С Достоевским особенно. А Павел Николаевич кто… то есть… был?

— Павел Николаевич — больше организатор. А за советом к Алексею Григорьевичу шли.

— За правдой жизни то есть? Как ходоки к пролетарскому вождю?

— Снова вы ёрничаете. — Возмутился Плахов.

— А выставку кто организовал? — Неожиданно вмешалась англичанка, и Балабуев поддержал: — Да, именно, кто?

— Я вам могу официально ответить. Как директор. Музей старается перейти на коммерческую основу. Ищем самые разные возможности. Идея Павла Николаевича. Возможно, Иван Михайлович Берестов подсказал. Не исключаю.

— Но ведь Марья Ивановна — героиня ваша с болезненным отчасти воображением. Сами видели. Последствий не опасались?

— Действительно, Алексей. — Поддержала Дуглас. Она (беспощадная женщина!) явно не пожалела, что осталась. — Ваша подруга со странными фантазиями.

— Почему Берестова? — Встряхнулся Плахов (подругу он проглотил). — Предполагали оздоровительный эффект. Для нее полезно. Но это, не главное, Элен. Поймите. И вас можем включить, если получится.

— Скульптурный портрет денег стоит. — Уточнил Балабуев.

— Найдем. — Воодушевился Плахов (забыл, что нет уже рядом Кульбитина). А цель — поглядеть, как сработает сама идея. В плане коммерции. И мы предполагаем дальше развивать. Здесь можно многое придумать. Вот только.

— Что только? — Насторожился Балабуев.

— Вы мешаете. Пока ваши сотрудники ходят, переворачивают…. Спокойной работы нет и быть не может.

— Придется потерпеть. Но, обещаю, недолго. — Сдержанно отвечал Балабуев и, изменив голос с официального на почти влюбленный (как у него это только получалось!), попросил. — Светочка, что же вы замолчали. Мы слушаем.

Но не удалось. Едва Света произнесла первую уже известную нам фразу: что вот… Алексей Григорьевич… и она не понимает…, вдруг в дверь сунулась черная всклокоченная голова с признаками ранней седины, а затем появился сам хозяин. В расстегнутом полушубке, прямо на рубашку. — Здасьте, — было произнесено и вызвало общее оживление. Первыми опомнились женщины, и Дуглас в том числе. — Гарик. — Не может быть… Плахов отреагировал более сдержанно: — Прошу. — И представил для тех, кто еще не догадался. — Господин Антонян. — Несмотря на эту официальность, появление гостя выглядело очень непосредственно и радостно. И неудивительно. Вошедший источал доброжелательность, при которой только и остается подумать: — Что за хороший человек. Как таких еще грешная земля носит.