И он оглядел наш дом так, будто видел его впервые.

«Прибрать. Смешной ты, папка…»

– Я помогу тебе попозже, отдохну сначала, ладно?

На меня даже не обратили внимания – иди, мол, отдыхай, я все сделаю сам.

Он поднялся, зачем-то вытащил из кухонного шкафа пушистую метелку Анны, всегда казавшуюся мне бесполезной, подошел к книжному шкафу, принялся неумело смахивать пыль.

Взгляд стеклянный, ошарашенный, ушедший в себя. И еще… полный надежды.

«Вот он и узнал новости дня. А то и всей жизни».

Я покачала головой и отчетливо ощутила – пара часов сна мне не повредит.

*

Проспала я, оказывается, до самого вечера.

Проснулась – за окном темно; свет в комнату падает только из приоткрытой двери, через которую вошел отец.

– У тебя пищал телефон, – оправдывался он, – я хотел отключить, чтобы не разбудил.

Я, еще сонная, нащупала рукой сотовый, потерла глаза. На экране висела надпись: «Крейден. Принято одно видеосообщение».

Кнопку воспроизведения нажала автоматически. И сразу услышала голос Маргариты: – Посмотрите на меня… Какой я стала!

Она плакала. И снимал ее или же психолог, который помогал ей адаптироваться, либо автоматическая камера, установленная в комнате.

– Дай! – Отец забрал у меня телефон до того, как я отключила видео. – Это… мне!

Я сползла на пол, прижалась к нему плечом – дальше мы смотрели вместе.

– Меня не было… столько лет… Я изменилась! – она рыдала, изо всех сил сдерживая истерику, тряслись ее плечи. – Посмотрите на меня…

– С вами все в порядке, – мягкий голос за кадром. Чужой, не Крейдена.

– В порядке? – всхлип из-под ладоней. – Я поседела, располнела…

– Это поправимо.

– Поправимо… – Марго старалась держаться молодцом, но давалось ей это сложно. Руки от лица она отняла, но слезы продолжали стекать с подбородка. Не дышал рядом со мной отец. – Я потеряла в этом «сне» столько лет…

– Вы могли потерять больше.

– Меня больше никто не помнит…

– Помнят. И те, кто вас помнит и ждет, помогли вам этот «сон» прервать.

Она была ошалевшей, потерянной, она въезжала обратно в эту жизнь со скрипом через оголенные нервы.

– Где… мне теперь жить?

– За вами осталась ваша квартира. Она, возможно, не убрана, но в целости и сохранности.

– У меня совсем нет денег…

– С этим мы поможем.

Тишина. Утертые тыльной стороной ладони слезы. Все-таки она была стойкой, сильной – зря я недолюбливала ее когда-то.

– Я все отдам. Все…

– Это не обязательно.

«Как хотите…» – согласился голос за кадром, позволяя пациентке сохранить гордость. И стало ясно, что в возвращении денег «доктор» не нуждается.

– Во сколько… завтра… встреча?

– В двенадцать.

– Меня там, наверное, забыли.

– Если бы вас забыли, вы бы остались в камере. Но вас ждут.

Темные глаза Маргариты полны ужаса.

– Я же не успею, – шептала она, оттянув прядь волос, очевидно имея в виду «не успею закрасить седину», – ничего не успею… Как я покажусь ему… такой?

Я понимала ее несчастье, ее горе, ее страх – чувствовала их так отчетливо, будто переживала сама.

В этот момент я ощутила, как дрожит плечо отца – он больше не смотрел на экран мобильного. Зажав глаза пальцами, он беззвучно плакал.

«Вот зачем ты это сделал, Крейден, – подумала я, – ты подготовил и его тоже».

Жестко. Умно. И, наверное, правильно.

Я обняла батю, впервые за много лет погладила его по волосам; воспроизведение ролика закончилось.

(Peder B. Helland – Rainy Day [Radio Edit])

Отец, никогда в жизни не державший в руках половую тряпку, управлялся ей с завидной ловкостью и упорством – не жалея коленей тер половицы, углы, возил под шкафом.

Я присоединилась к нему сразу, как проснулась, и к половине двенадцатого наш дом сиял так, как не сиял даже после усилий экономки Анны (у которой, к слову, сегодня был выходной).

– Как я выгляжу?

Батя то и дело поглядывал на дверь с тревожным ожиданием.

– Отлично.

Он сменил четыре рубашки, дважды отгладил брюки и не стал завтракать – от волнения не смог.

– Не слишком много одеколона?

– В самый раз.

– Я… постарел?

Он умилял меня своими вопросами, трогал давно не звучавшие внутри струны, и мой мир делался нежным и трепетным – слишком давно Ричард Эштон, вечно серьезный и отстраненный, не выглядел просто счастливым.

– Постарел, – я не стала врать, – но каждая морщина в тебе настоящая, не выдуманная. И это самое ценное. Понимаешь?

Наверное, он понимал. Ответить не успел, потому что без пяти двенадцать раздался дверной звонок.

– Давай, открывай, – я погладила отца по спине ладонью – «иди, мол», – но тот, к моему удивлению, остался стоять на месте, разнервничался.

Ладно, сама так сама.

Она сделала в прихожую пару шагов и застыла. Не знала, как реагировать, как себя вести – в глазах лавина чувств. Этот дом, наверное, отличался от воображаемого ей многими деталями, но Маргарита, не двигаясь, смотрела не на детали, она смотрела на отца.

– Здравствуй, Рич…

В бежевых брюках, белом плаще, с завитыми в локоны волосами. На лице легкий макияж, почти незаметный – сразу и не скажешь, что еще вчера Марго коротала часы в камере здания, находящегося в двадцать втором квадрате. За ее спиной Крей.

– Марго… – Отец отмер, когда понял, что гостья больше не двигается, не рискует идти вперед. Подошел сам, обнял ее крепко. – Ты дома, Марго… Дома…

Мне не нужно было смотреть, чтобы знать – она снова плачет.

Да и не к чему смотреть на чужое счастье, пусть оно целиком и полностью достанется тем, кому принадлежит, до последней капли. Вместо этого я подошла к Крейдену, по которому успела соскучиться неописуемо, дотронулась до пуговицы на рубашке, и мою руку накрыла мужская, теплая. Маленький жест большой любви. И безбрежный океан нежности в глазах.

– Ты собрала вещи? – спросил он тихо.

– Конечно, – прошептала я одними губами.

Да, теперь я не боялась покидать дом, знала, что тоски в моем сердце не будет – этим двоим, все еще не выпускающим друг друга из объятий, будет чем заняться, будет о чем поговорить.