Их встретил пожилой юрак, морщинистый лицом и сухой телом, лет сорока. На верхней губе, ближе к уголкам рта, торчали жиденькие кустики седых усов. Длинные черные волосы, заплетенные в одну косу, придавали лицу особую аккуратность и строгость.

– Ани тарова! – протянул широкую руку Иллариону Александровичу, будто угадал в нем начальника, потом остальным. – Проходите, садитесь к костру на бревно, – пригласил он гостей. – В чум не зову, жарко. А здесь ветерок обдувает, и комара меньше.

– Гости хотят посмотреть жилище! – пояснил Сурьманче казак Даурский.

Хозяин поднялся с бревна и открыл полог. Пахнуло оленьими шкурами и смрадом. Геологи зашли, пригибаясь, сели по-турецки на лежащие шкуры. Посередине чума, на земле, как раз напротив дымового отверстия, костер. Вокруг, деревянная настилка, поверх нее одеяла и подушки. Рядом со входом коротконогий приземистый обеденный столик. Верхние концы жердей, черные от копоти. В чуме старший сын Сурьманчи Адэ, смуглый рослый красавец лет восемнадцати, лил пули. Свинец плавил на костре в железной ложке, добавляя оленьего мозга, который горел и не давал застывать свинцу, вынутому из костра. У его ног стояли пять пулевых формочек, смазанных гусиным жиром, чтобы свинец после заливки не прилипал к железу. На небольшой досточке лежали штук десять отлитых пуль.

– На гусей готовишь? – спросил казак Даурский.

– Нет! Пойду с отцом в экспедицию. Савелий Соколо подрядил, – ответил Адэ. – А к гусю я еще успею. Надеюсь в конце августа быть дома.

– Верно надеешься, Адэ! – подтвердил начальник экспедиции.

– Отца как зовут? – спросил Лопатин.

– Сурьманча!

– Правильно, Илларион Александрович! Он у нас в подряде вместе с Соколо. Только мне ни Савелия, ни Сурьманчи не удалось тогда увидеть, – пояснил Федор Богданович. – А сегодня случайно набрели на будущего проводника.

Пока гости смотрели чум, жена Сурьманчи Неле принесла из мерзлотника оленью печень, положила в горячую воду, чтоб «мороз выгнать». Когда печень оттаяла, порезала ножом на узенькие кусочки. Пока мужчины выпили по первой кружке чаю за приземистым столиком и «держали говорку», Неле сварила печень, принесла миски, протерла на виду у всех чистой тряпочкой и положила в них строганую чуть темноватую печенку.

– Неле, всполосни кружки и подай ведро с вином! – попросил Сурьманча. – Надо чуток угостить, чтобы помнили старого юрака.

Хозяин каждому зачерпнул из ведра темно-красного пенистого вина.

– В темную пору менял у Киприяна Михайловича. Шесть рубликов ведро. Окислело, но пить можно. Правда, мороз залез в ведро. На дне осадка много. Ну давайте, за встречу, под печень.

Кружки опустошили все, кроме начальника экспедиции и Адэ. Сурьманча удивился Лопатину.

– Какой такой начальник, что не пьет? Болеешь, что ли? Или молод, как мой сын?

– Не болею, но вовсе не пью. Не привык! Ни дома, ни в институте, ни в геологоразведке, – ответил Илларион Александрович.

Сурьманча с надеждой глянул на Адэ.

– Оказывается, есть еще мужики, кроме тебя, которые не пьют, сынок! Может, и ты станешь начальником или старостой, вроде Кокшарова. Хотя тот выпить не дурак!

– Я стану князьцом юракского рода Сурьманчи! И всем запрещу пить и курить, чтоб люди жили долго! – улыбнулся Адэ и снял с огня расплавленный свинец.

– Петр Михайлович Сотников ушел сегодня с баржами на Малый Бреховский? – спросил ни у кого хозяин.

– Да, на Малый! – уловил вопрос Лопатин. – Расставляет сезонников на своих участках.

– Мы в эту пору не виделись. Но он через Кокшарова, весной, просил провести к заливу какую-то экспедицию. Это, случайно, не вы?

– Я начальник экспедиции Лопатин! А тебя как зовут?

– Сурьманча, юрак! У меня большой род по левобережью Енисея. Оленя пасем, охотимся, рыбачим. Торгую соболем, рыбой, песцом, зайцем, росомахой, бивнями мамонта.

– Да, я вспомнил! Говорил о тебе Петр Михайлович! Хотел свести и познакомить, но случай представился сам.

Сурьманча снова налил чаю, жена принесла большие, с желтым отливом куски малосоленого осетра.

– Налегайте на рыбку, видно, устали ходить с непривычки. Силы надо восстанавливать за чаем, – советовал Сурьманча. – А бродни снимите. Пусть подсушатся у костра да на солнышке. И ноги отдохнут. Адэ, принеси шкуры под ноги.

Сын развернул две большие оленьи шкуры, положил под ноги ворсом вверх. Мужики подтянули штанины до колен и подставили белые ноги полуденному солнцу. Наступило маленькое блаженство!

– Пока вы острова осмотрите, я маленько порыбачу. Первого июля придет пароход Ермилова с засольщиками и бочкотарой. Сдам приказчику часть свежего, а часть свежемороженого осетра. Для меня так выгодно. Они засаливают прямо на палубе.

– У тебя нет засольщика? А кто рыбу солит?

– Нет! Обхожусь. И рыба, и соль целее. А для семьи жена солит. Ели малосол? Вкусный?

– Очень! – причмокнул Федор Богданович. – Не хуже, чем у Сотникова.

– То-то же! Сурьманча знает толк в рыбе! А засольщики не всегда умелые. Бывает, пересолят. Так соль сама наружу вылазит. Кто такого осетра будет есть?

– А летовья у вас чьи? – спросил куривший Шмидт.

– Летовья мои. Чумами стоим. Мерзлотники да лабазы сам ладил. Сыновья да родственники помогали. Гадалов, Кытманов покупают летовья у юраков, у долган, да и у русских крестьян, вроде Кокшарова. Ни я, ни Афанасий не хотим быть под их колючим крылом. Мы – хозяева. Если я на охоте и на рыбалке обхожусь родней, то Кокшаров нанимает работников от весеннего Николы до Иванова дня. Кормит рыбой и хлебом и платит по восемьдесят рублей ассигнациями. Он сам и охотится, и рыбачит, и покупает у других охотников песцов, белужий жир, рыбу или меняет на провизию. Потом перепродает летом на пароходы, а песца сдает Киприяну Михайловичу. Бивни мамонта, какие похуже, продает на пароходы, а фартовые – Сотникову.

Сурьманча, глядя на дымящих трубками Шмидта и казака Даурского, достал вышитый юрацким орнаментом кисет из ровдуги, вынул щепотку табака и положил за щеку Сидел, причмокивая губами, высасывал из табака никотинную горечь.

– А сколько до Гыданских озер отсюда ходу на оленях? – спросил Шмидт.

– Отсюда на оленях не доедешь – протока летом не дает. Сначала на лодке до наволочного левого берега Енисея или по протокам до юрацкой стороны. А там пять летних аргишей – и озера. За месяц справитесь, в оба конца.

Снова пили чай, курили, глядели на гудящую от работы протоку.

– Люди работают не покладая рук! – показал Лопатин. – А мы отдыхаем, тело ленью наливаем. Пора, наверное, двигаться. Еще верст пять отмашем по маршруту, потом – домой. Спасибо, Сурьманча, за угощение!

Хозяйка снова схватилась за чайник. Мужики от сытости поглаживали животы.