– Твои так вымахали?

– Мои! Скоро отца обойдут! – усмехнулся Кокшаров. – Решили угостить вас осетриной, не ожидая, когда вы свою сеть кинете.

И Шмидт, и Лопатин, и Андреев, и Савельев с интересом глядели на трепыхающихся рыбин.

Лопатин-младший настраивал на треноге фотокамеру. Кокшаров и его дети смотрели на суетящегося молодого парня, почти подростка, не понимая, чего он хочет.

Федор Богданович, заметив непонимание, пояснил:

– Это, друзья, называется фотографическая камера. Она снимает на серебряную пластинку. Как бы вам объяснить. Художник рисует кистью, что видит. Рисует долго. А камера рисует на пластинку мгновенно. Через вон то стеклышко. И получается картина, которую зовут фотографией.

Афанасий стоял с сыновьями, переваривая сказанное Шмидтом.

– Не поняли? Получается, как в дивильце, только в зеркале правая рука кажется левой, а на фотопластинке – как в самом деле.

Павел установил фотокамеру на треногу:

– Становитесь группой у палаток, я вас сниму на фоне Енисея.

Афанасий с сыновьями не двинулся с места. Они не поняли:

чего от них хотят? Тогда от группы отделился казак Даурский и, взяв за руку Кокшарова, подвел его к палаткам:

– Ты сюда, посерединке, а ребятишки – впереди. Подходите!

Фотограф еще долго крутил каждого туда-сюда, переводил с одного места на другое, переставлял треногу фотокамеры, чтобы в объектив не попадало солнце. Наконец угомонился. Посмотрел через видоискатель на людей, закрыл круглой насадкой объектив и вставил фотопластинку.

– А теперь, господа, прошу внимания! Всем смотреть вот сюда! – и он поднес палец к насадке. – Снимаю! – и ловко открыл объектив. – Не шевелитесь! Готово!

Петр Михайлович достал кисет, трубку и набивал табаком. Его примеру последовали Шмидт, Даурский и Афанасий.

– Попробуйте моего табачку! – предложил Федор Богданович Кокшарову.

Афанасий сунул руку в кожаный кисет Шмидта и достал щепотку табака. Закурили, стоя кружком.

– Афанасий! Человека, угостившего тебя табаком, доставишь на Гыду по нашему уговору. Его зовут Федор Богданыч. И с ним, наверное, поедет Василий Савельев. Вот он! – указал на препаратора.

– Извините, Петр Михайлович! – вмешался Лопатин-старший. – Мы изменили первоначальное решение. С ним поедет мой брат Павел! Он сделает снимки мамонта для Академии.

– Ну что ж, ваше право: Павел дак Павел! – согласился Сотников. – Главное, чтобы они вернулись целыми и невредимыми. Через протоку на левый берег доставишь их ты к юраку Высю.

– Добре! Седьмого июля.

– Рассчитается с тобой и Высем наш гость. – указал Сотников на Шмидта. – Берите с него по-божески, серебром. После озер – доставишь на свое зимовье. А пока они будут обследовать Бреховские, по возможности помогай, чем сможешь. До твоего летовья отсюда верст пять, не больше. Иногда заглядывай к ним, вдруг нужда в тебе станет.

– Рыбой я готов снабжать: свежей, малосолом или вяленой по сходной цене. Пусть заказывают. Доставлю, чего пожелают.

Илларион Александрович согласно кивал.

– Закажем! А за осетров большое спасибо, Афанасий. Как вас по батюшке?

– В батюшках бывают ошибки, потому зовите просто Афанасий. А это мои сыновья, Владимир и Глеб, – вытолкнул он их на середину круга. – Мы сюда с зимовья сразу пришли вслед за ледоходом. Еще протоки стояли. И за дело! Невода подготовили, подлагодили кое-что. Заглядывайте в гости. Я уж здесь десять лет рыбачу. Лучшего хода осетра, чем в этом месте, не знаю. У меня здесь все под рукой: и заимка, и лабаз, и мерзлотник. Зимой сюда заезжаю отдохнуть, чаю попить после пастей. Верст пятнадцать до них. Добываю песца, волка, росомаху. Охота всегда фартовая. Сам живу на станке Кокшаров. Как помещик! Его мой отец заложил. Царствие ему небесное. – И Афанасий задумчиво перекрестился. – Собак держу двадцать штук. Трое нарт кладевых. Зимой и на охоту, и на рыбалку только на собаках.

Пока курили, Василий Савельев взял осетров, развернул походный столик и принялся за разделку. Делал это сноровисто, будто всю жизнь работал засольщиком. Павел Лопатин удивился:

– Где вы так наловчились рыбу потрошить?

– В лаборатории и в экспедициях. Я специалист по птицам, рыбам и животным. Будете в Санкт-Петербурге, загляните в зоологический музей. Там, в витринах, увидите десятки моих работ. Я и чучела делаю. Сия работа тонкая. Я и хирург, и химик, и художник. Если в человеке одно из этих достоинств отсутствует, то он никогда не сделает добротное чучело птицы или зверя.

Савельев вымыл рыбу, поинтересовался у Лопатина-старшего:

– Что приготовим из рыбы: уху, жареху или малосол?

– Давайте, наверное, ушички похлебаем, а завтра – малосольчиком посолонцуем. Так, друзья?

– Пусть готовит! – поддержал Шмидт. – На бережку да в хорошую погоду – уха самый раз!

Павел принес воды, залил в большой чан и повесил его на таган. Долго возился, пытаясь поджечь плавник. Подошли Владимир и Глеб. Они дивились, как неумело Павел разжигает костер. Никак не схватывалось пламя. Владимир вытащил из чехла на поясе охотничий нож, нащепал лучины и положил под таган со стороны ветра.

– Дайте серянки! – попросил Павла.

Тот с облегчением отдал мальчику спички. Владимир зажег лучины и положил под слой сушняка. Кострище вспыхнуло. Густой дымок потянулся над косой и терялся в зарослях ивняка. Павел восхитился мальцом, в три минуты сумевшим разжечь огнище.

Подошел Афанасий:

– Ну, братья, поехали домой. Рыба на соль просится!

Они столкнули лодку и ушли к своему летовью.

Сотников с Сидельниковым потянулись к пароходу. Сегодня они наметили еще высадить рыбаков на Малом и Большом Бреховских. А завтра – на Насоновском и Никандровском островах. Шли по песчаной косе, вдавливая серый галечный камень, переходили вброд ручьи, бегущие в протоку из островных озер, вспугнули черных уток, чуть не наступили на зазевавшегося линяющего зайца, пившего из ручья. Торопились, почти не разговаривали. Сотников помнил промашку Сидельникова с сетями и не мог простить такое разгильдяйство. А Алексей Митрофанович, зная крутой нрав хозяина, молчал, хотя слыл балагуром.

На летовье Семена Яркова кипит работа. Успели поставить на пробу четыре невода в разных местах. Уже и притомились. С устатку присели у костра. Потрескивает высохший после ледохода плавник. Сидят в тревоге и в любопытстве: сомневаются, в удачных ли местах выставили невода, идет ли сегодня рыба? Сидят и поглядывают на качающиеся от легкой зыби балберы. Замечают, что кое-где сеть, натянутая раньше, уже обвисла и поплавки наполовину ушли в воду. Стало быть, что-то есть! Лица светлеют: значит, с этим неводом не прогадали. Старшина Семен потирает руки и радостно кричит: