– Нет, после того, как я прибор забрал, мы больше не виделись.

– И что было с прибором потом?

– Я его снова спрятал.

– Так как же он тогда попал в руки гаишников?! – недоумение взорвало Видена.

– Я отдал.

– Что???

– Я отдал прибор. Год назад. Ну, не гаишникам, конечно, а в НИИ МВД. Там его доработали, осовременили, потом оснастили им патрульные машины. А что тебе не нравится?

Как же он был спокоен! Не нарочито, а подлинно, как это возможно только в минуты глубокой убежденности в собственной правоте.

– Илья! – вскричал Вилен. – Разве не ты сорок лет назад был одержим идеей избавить человечество от средства абсолютного над ним контроля?! И что теперь?!

– Все правильно. Дело ведь в том, в чьих руках этот прибор. При тоталитарном режиме – он зло, а при нашей демократической власти от него только польза.

– Это какая такая польза? Та, например, что меня на год прав лишили? При том, что я был абсолютно трезв! Прибор этот, «Лепесток» чертов, уловил спирт в «незамерзайке», которой я побрызгал на лобовое стекло. И будем мы с женой теперь каждую копейку считать, потому что я на машине «бомбил» и тем хоть что-то добавлял к жалким нашим пенсиям, на которые расщедрилась ваша демократическая власть!

– А ты власть не ругай! – у Ершова загорелись глаза. – Из того, что с тобой обошлись несправедливо, ничего еще не следует. Ты посмотри вокруг! К чему люди стремятся? Чтобы только их не трогали, не мешали бы пьянствовать, нарушать на каждом шагу, жить, как хочется…

– Илья, а разве жить, как хочется, – это плохо? – тихо спросил Вилен.

– Плохо! Потому что жить надо по законам.

– Да как же по ним жить, если у нас они пишутся человеконенавистниками?! Так не любить граждан своей страны…

– Не сгущай краски. Это необходимая строгость. А как иначе? Распустился народец… Ну ничего, мы его в чувства приведем!..

У Вилена больше не жгло в груди. На душу опустилась тихая усталость, такая, которая возникает, когда после терзаний от неизвестности наступает ясность.

Вилен встал и направился к двери.

– Ты зачем приходил-то? – остановил его Ершов. – Чтоб я помог тебе права вернуть?

– Нет. Чтобы узнать, чем история закончилась.

– Какая?

– Наша с тобой.

– Узнал?

– Да. Ты Веселиныча и Порватова помнишь?

– Помню. И что? – Ершов исподлобья смотрел на Вилена.

– Ты стал таким же, как они. И, кажется, неспроста…

* * *

Из статьи в газете «Московский комсомолец» от 25 октября 2011 года «Водителей добьют «Бутоном»:

«На пьяных водителей будут охотиться с помощью нового «фоторужья». Специальный прибор, получивший романтическое название «Бутон», с легкостью определит, сколько принял на грудь выпивоха-автомобилист (…) От «Бутона» нельзя будет скрыть такую смехотворную долю этила, как 150 микрограммов. Из чего получается, что запросто можно попасть под подозрение сотрудников ГИБДД, проглотив спиртосодержащую микстуру от кашля или поцеловавшись с нетрезвой спутницей (…) Прибор будет проходить тщательную проверку на основных магистралях города (…)»

2012

Запах колбасы густо вливался в ноздри, мощным натиском будоражил рецепторы, и от возникавшей истомы покруживалась голова. Колбаса была языковая – в белом окаеме жирка и круглых вставках из него же на нежно-розовом срезе. Да… и запах, и вид были отменные!

Но наслаждался ими Селищев с тревогой: вдруг колбаса закончится раньше, чем подойдет его очередь? Продавщица и так уже несколько раз выкладывала из холодильника новые батоны колбасы, а в секундный распах дверцы было невозможно разглядеть, сколько их там остается.

У Селищева упало сердце, когда перед ним купили последние полкило. К тому же внезапно Селищев обнаружил: продавщица поразительно похожа на его злобную соседку Зою Никифоровну – та же стать, то же мясистое лицо, редкие усики – и ему сделалось еще хуже. Но неожиданно миролюбиво «Зоя Никифоровна» сказала:

– Вам сколько?

Селищев растерялся.

– Сколько вам взвешивать? – повторила она.

– Килограмм! – решил не мелочиться Селищев.

– С вас 260 рублей.

Он отсчитал деньги. Продавщица взяла их и… удалилась.

«Наверно, в этом холодильнике колбаса закончилась, пошла к другому,» – подумал Селищев.

Вскоре продавщица вернулась, неся белую картонную коробочку, – в такие обычно кладут пирожные. Ее она протянула Селищеву.

– Что это? – опешил он.

– Колбаса! – возмутилась продавщица, и от нее, как от настоящей Зои Никифоровны, завеяло опасностью.

Селищев торопливо поддел пальцем крышку коробки и заглянул внутрь. Там лежало несколько штук чего-то мясного, серого и бугристого, похожего на люля-кебаб.

– А где же языковая?

Продавщица будто и не слышала его:

– Брать будете?

– Вы все перепутали: я просил килограмм языковой колбасы!

– А вы мне тут не хамите! – застыла она круглыми глазами на лице Селищева. – Не хотите брать, – вернем деньги!

– Возвращайте! – в отчаянии озлобился Селищев.

Продавщица, порывшись под прилавком, выложила две сторублевки и какую-то бумажку.

– Прочтите и распишитесь, – ткнула она пальцем в бумажку и снова полезла под прилавок.

«Расписка, – прочитал Селищев. – Подтверждаю, что мною в счет шестидесяти (60) рублей, подлежащих возврату за не купленный товар, получены сандалии детские в количестве одной (1) пары». Он изумленно оторвал взгляд от прочитанного. Коричневые, с круглыми мысами сандалики уже ожидали его подле двух сотенных билетов.

«Вы издеваетесь?!» – хотел было крикнуть Селищев, но у него перехватило дыханье.

– А что, вы думаете, они этих денег не стоят? – по-своему истолковала его молчание продавщица. – Ну да, немного стерты каблучки, но это же ерунда, можно набойки поставить.

Селищев повернулся к очереди, показывая всем своим видом: да эта женщина сошла с ума!.. Но понимания не встретил.

– Мужик! – крикнул мордатый гражданин. – Ты чего всех задерживаешь? Бери что дают и отваливай!

А старушка со скорбным худым лицом прошипела:

– Сами не знают чего хочут…

Челюсть Селищева иглой прошила боль. Он вспомнил: у него же со вчерашнего вечера болел зуб, а сегодня утром он решил пойти к стоматологу. Так как же он оказался в этой очереди?