Когда он только еще обустраивал это место, он время от времени натыкался то на какого-нибудь делягу, то на бомжа. На героиновую шлюху, что по неосторожности забрела в этот пригород-призрак в поисках места, где можно по-тихому ширнуться.

Этих залетных птиц он хватал, объяснял им правила игры и отпускал на выгон, давая бутылку воды и две минуты форы. Если продержишься до утра – ступай. Живи.

На выгоне он щелкал их из снайперской винтовки. Патроны калибра 7.62.

Игры начинались только с наступлением темноты. Свою добычу Лютер высматривал через оптический прицел с водонапорной башни. В задачу входило заставить их бегать всю ночь. Самыми занятными были расклады, когда даже не требовалось прибегать к стрельбе.

А просто брать их, когда они уже упали от изнеможения, и приканчивать руками.

Закрывая глаза, он до сих пор видит зеленоватую зернистость портретов тех бегунов – выдохшихся, скрюченных где-нибудь в кромешной тьме между мусорных баков: они корчатся, блюя без рвоты от невероятного изнеможения, а он в это время садит пули сквозь металл поближе к голове, чтобы эти олухи снова срывались с места и бежали, спотыкались.

Этот страх на их лицах. Кромешный, животный. С этим упоением не сравнится ни одно другое.

Сначала в этом деле входишь во вкус, затем вырабатывается привычка, а уж когда на нее подсаживаешься, она оформляется в чистейшее пристрастие.

Как хорошо, что он купил этот городок.

Правда, не весь. Хотя весь и незачем. Городок брошен. А он скупил здесь жилья и промышленных объектов по ценам таким смешным, что сам факт сделки едва ли не более криминален, чем его деяния.

Весь район принадлежит Лютеру. Вернее, гнилой остов, что когда-то им считался.

Все начинается с малого. Загибается автозавод. За ним сталелитейня.

Люди разъезжаются.

С ними уходят магазины, неспособные оставаться в бизнесе.

Наконец, власти штата обрезают электричество и воду, а все, что остается, приходит в запустение и гниет. Дома, цеха, здания.

Место просто безупречное.

Как повезло, что он на него наткнулся. И как удачно сложилось, что финансовое положение позволило ему переобустроить его под свои непосредственные нужды.

После всех этих трат, усилий, времени оно наконец-то приносит плоды.

Джек уже почти у первого склада.

Винтовку Лютер оставляет под брезентом и направляется вниз в аппаратную, чтобы там наблюдать за своей гостьей по плоскому экрану. Спускаясь по лестнице, он осознает, что все в его жизни – хорошее, плохое, удовольствия, передряги – служило, в сущности, восхождением к этому моменту.

К нескольким предстоящим часам.

Не радости, нет. Чувствовать себя счастливым он более не способен. Но есть некое умиротворение в созерцании этого развития; блаженство, не сопоставимое ни с чем, памятным ему до сих пор.

И хотя он прожил на свете достаточно, для того чтобы понимать, что ощущение это преходяще, а удовлетворенность истает и умрет, как и все в этом бренном порочном мире, но за свою жизнь он успел усвоить и то, что моментом надо наслаждаться, пока в нем еще трепетно бьется жизнь.

Пребывать в нем всецело, без оговорок и отвлечений. Этому чувству он надеется обучить и Джек.

Даже если на это потребуются годы.

Я ввела код.

Ожил зеленый огонек; щелкнул, отодвигаясь, засов.

Когда я стояла снаружи, шум внутри был уже достаточно громким, но когда дверь наконец открылась, его потусторонняя гулкость сделалась просто ошеломляющей.

На пороге я приостановилась, быстро смекнув, что шаг внутрь может оказаться опрометчивым, но голос Лютера гаркнул, чтобы я вошла. Бояться, что он меня пристрелит, я уже перестала. Да, под его выстрелами я пережила несколько тягостных минут, но судя по тому, сколько сил и времени он вложил в то, чтобы я увидела все заготовленное им для меня, разделаться со мной сразу он не решится.

Иное дело мои друзья: их он определенно намерен замучить и убить.

Я сделала шаг внутрь, и вакуумная дверь за моей спиной беззвучно и туго захлопнулась.

Меня била дрожь.

Кромешный мрак.

Льдистый холод.

Пронзительные завывания ветра.

Колкие снежинки, хлещущие лицо.

Я стояла в метельной мгле пурги, разыгравшейся в замкнутом пространстве.

В попытке отсюда выбраться я стремительно развернулась, но уже успела потерять ориентир. Меня встретила стена. Я принялась отчаянно нашаривать дверь, однако ручки по эту ее сторону не было.

Меня пробил приступ клаустрофобии – а вдруг это западня?

Между тем шум становился громче, а ветер крепчал.

И чувствовалось, что я здесь не одна: откуда-то доносились жалобные стенания.

Посредством глубоких, медленных вдохов я заставила себя угомониться. К чему вот так терять голову, сжигать нервы. Этого просто нельзя допускать.

На расстоянии подрагивали сполохи прерывистого света, бледно-голубого, как электрический разряд. Каждый такой сполох распахивал передо мной зыбко вихрящуюся стену тумана.

Что за чертовщина? И сколько денег ушло на создание этого невесть чего? За годы каких только монстров я не перевидала; и все они вкривь и вкось давали туманные толкования своим фантазиям, что толкнули их на те или иные злодеяния. Однако фантазии Лютера в этот разряд даже не входили. Этот тип, получается, воздвиг свой собственный психопатический Диснейленд.

Я двинулась наперекор этой буре, выставленной пятерней защищая себе лицо.

Происходящее напоминало самые жуткие метели в Чикаго, в которые я, помнится, несколько раз попадала: снег со всех сторон, ветер с завыванием хлещет как бешеный, а в двух шагах от собственного носа ничего не видно, кроме бесновато вихрящейся завесы из снежинок.

В склад я углубилась примерно на полсотни шагов (которых уже и не считала), когда меня кто-то крепко схватил за плечи – настолько внезапно, что я с воплем шарахнулась в сторону. Но пальцы не отцеплялись; холодные, скользкие и цепкие, как корневища, они безжалостно вдавливались мне в кожу сквозь ветровку.

В очередном сполохе света я разглядела какую-то женщину в пестром вечернем наряде и с волосами, вздыбленными так причудливо, будто она направлялась на Хеллоуин. Слой косметики на бледном изможденном лице был в трещинках от воды и слёз.

– Помоги мне!

На женщине был кожаный ошейник, с которого на цепи свисала металлическая коробка.

– Где здесь выход? – провопила я сквозь вой ветра.

– Вытащи меня отсюда!

– Я пытаюсь! Ты должна мне сказать…