По лошадиным крупам и голым согбенным человеческим спинам вовсю гуляли плети. Люди и кони выкладывались полностью. Тянули неподъемный груз, оскальзовались, падали, с головой окунаясь в бурлящие мутные потоки, поднимались снова, и снова — тянули. Повозка с големом дергалась, раскачивалась на месте, но выбраться из вязкой грязи не могла. И от того стражники ярились еще больше. Оберландцы стегали плетьми наотмашь, без устали, без разбора — людей, скотину…

Вражеские дозорные, вместо того чтобы смотреть по сторонам, хмуро взирали на безуспешные потуги своих соратников. Справиться с охраной было сейчас проще простого.

— Пора! — приказал Дипольд.

Щелкнули изрядно отсыревшие, но сохранившие еще достаточно убойной силы тетивы легких арбалетов. Из-за мокрой листвы, из-за пелены дождя на тракт полетели короткие оперенные болты.

Оба дозорных повалились из седел, будто сшибленные ливнем. Досталось еще двум пешим оберландцам. Задело кого-то из пленников. Ранило лошадь в упряжке.

— Тревога! — заметалось над обозом.

Пленники поднимают головы, тупо смотрят вокруг. Стоят, в растерянности опустив руки. По багровым исполосованным спинам ручьями стекают вода и кровь.

Оберландцы кидаются к повозкам, к оружию. Но бежать на своих двоих по жидкой, топкой грязи, в которой увязаешь не по колено даже — по бедро, по пах, по пояс, — трудно. Тут не бежать — плыть впору.

Доплыть успели не все.

Остландские всадники, неожиданно перевалившие через обочину, действовали быстрее. Брошенные в бурлящую жижу и нещадно погоняемые шпорами, рослые кони шагали резвее, чем бежали люди. Да и рубить с седла было куда как сподручнее.

Дипольд выехал на размытый тракт в числе первых. Сильные ноги коня месят грязь, мощная грудь раздвигает воду. А там вон, впереди, прямо перед конской мордой кто-то орет, бранится.

Оберландец! Спешит, пробирается через мутные потоки к повозке с големом, с оружием… Спотыкается, падает лицом в липкую грязевую массу, поднимается, отплевывается, откашливается, лезет дальше, помогая ногам, руками. Дипольд подгоняет коня ближе, наносит короткий удар. Достает — самым кончиком меча. Крик стихает. Человек падает. Исчезает в темной пузырящейся жиже. Кровь смывает, уносит водой.

А вот еще один — у самой повозки уже. Этого пфальцграф просто валит конем. Сбивает, втаптывает в грязь, топит в грязи…

Прочих тоже — рубят, топчут, топят.

Лишь один оберландский боец успевает взобраться на шестиколесную повозку и отмахивается от кружащих вокруг всадников длинным мечом. Но и этот обречен. Вассершлосские гвардейцы умеют сражаться. И их сейчас больше. Кто-то за спиной оберландца ловко прыгает с седла на повозку. Подбирается, подкрадывается сзади.

В грязь катится срубленная голова. За ней медленно сползает обезглавленное тело оберландского мечника.

Ну, вот и все!

Кончено…

Дипольд взрезал мечом тяжелую плотную рогожу, которая, как оказалось, не только укрывала шестиколесную платформу, но была также подстелена снизу и подоткнута у бортов. Пфальцграф отметил мимоходом: плотная грубая ткань пропитана неведомым составом, совершенно не пропускающим влагу. В повозке было сухо. А под рассеченным покровом обнаружилась стальная длань в огромной шипастой перчатке. Так и есть — голем…

Если бы здесь был Лебиус и если бы прагсбургский магиер успел поднять свое чудовище, этот механический монстр разметал бы нападавших как котят, перетопил бы всех в грязи вместе с лошадьми. Но Лебиуса не было…

Под белым пологом второй повозки тоже уже копошились победители.

— Что там?! — крикнул Дипольд. — Ядра?

— Они самые, ваша светлость! — отозвался кто-то.

— Всем назад!

С такими трофеями следовало соблюдать особую осторожность.

Дипольд подогнал коня ближе. Откинул край полога.

Действительно, ядра. Темные, круглобокие. Ровные, гладкие. Свинцовые? Нет, скорее, просто облитые свинцом. И состоящие, по всей видимости, из двух скрепленных под свинцовой оболочкой половин. Одинаковые, словно для одной-единственной бомбарды изготовленные. И ведь небольшие совсем — с голову малого ребенка. Однако сила в них таится немалая. Неведомая, смертоносная, сокрушительная мощь, на которую не способен обычный пороховой заряд. Снарядами из такой же вот белой повозки оберландцы разбили ворота гейнского замка.

Все ядра тоже были помечены белой краской. Для того, наверное, чтобы орудийная прислуга и бомбардиры не перепутали в суматохе боя их с другими снарядами — набитыми иной алхимической и магиерской начинкой и предназначенными не взрывать, а палить, к примеру, всепрожигающим огнем, язвить едкой жидкой смесью, травить смертным дымом. Из каждого ядра торчал плотно скрученный короткий и толстый фитиль, вставленный в деревянную пробку-заглушку. Фитили густо покрывали мелкие прозрачные кристаллики. Не порох то, не селитра и не сера. Но Дипольд ничуть не сомневался: незнакомое вещество это воспламеняется легко и горит быстро. Только поднеси огонек, только кинь искорку — и…

— Ваша светлость, — окликнул Дипольда фон Швиц.

Дипольд повернулся. Лицо барона отчего-то было бледным. Глаза — полны ужаса.

— Что, Людвиг? В чем дело?

— Пленники, — хрипло выдавил фон Швиц. — Взгляните на них.

Да, о скованных цепью полонянах Дипольд как-то успел позабыть. Интересно, что могло столь сильно взволновать отнюдь не сентиментального медвежьего барона?

Пфальцграф тронул коня. Подъехал к унылой веренице полуголых людей. Глянул мельком.

Пленные стояли безмолвно и смотрели безучастно. Перемазанные грязью и кровью, посеченные плетьми, поливаемые водой. Промокшие, озябшие. Крепкие мужчины. Молодые женщины.

— Ну, и? — Дипольд обернулся к Людвигу. — Найдите ключи. Отстегните пленников от цепи — и пусть катятся на все четыре стороны да помнят нашу доброту. Не с собою же их тащить.

— Так ведь… — барон сглотнул. — Цепь ведь, ваша светлость…

И — умолк.

А что цепь? Дипольд присмотрелся внимательнее. Ах, вот оно что-о-о! Вот чего он не разглядел сразу — за пеленой дождя и грязными пятнами на телах несчастных!

Двадцать человек связывала друг с другом одна общая цепь — длинная, сплошная, составленная из толстых, намертво спаянных звеньев, с тяжелым крюком на конце, прицепленным к шестиколесной повозке. Но при этом пленники не были прикованы к цепи кандалами. Обычных кандальных браслетов — ручных, ножных или нашейных — здесь не требовалось вовсе. Люди оказались попросту нанизанными, на цепь, как на гибкий вертел. Черным магиерским искусством люди были сживлены с железом. Люди и металл являлись теперь одним целым. Люди несли в себе металл. Металл стал частью людей.