Я ворочалась, сминая простыни и терзая подушку кулаками. Потом закрывала глаза от льющегося в окна рассвета и замирала, лежа на спине, сложив руки на груди, с бессильным отчаянием понимая, что не пришло еще мне время покидать этот мир.

За стеной просыпался Тарабакин, осторожно громыхал посудой, готовя завтрак, к которому, я знала, почти не прикоснусь, не только потому, что готовил мой бывший муж исключительно невкусно. И лишь тогда сон приходил ко мне – недолгий, тревожный. И всегда только об одном – Митя жив, мы вместе, и я задыхаюсь от счастья, видя его рядом с собой... Я любила его все больше и больше, и для меня никакого значения не имело то обстоятельство, что он покинул меня навсегда.

Тарабакин встречал меня приветливой улыбкой, желал доброго утра. Порой мне даже казалось, что ничего в этом мире не изменилось и мы живем вместе – он пишет свою нетленку, желая завоевать мир, и надо только немного подождать, когда я выпровожу его из своей квартиры, снимусь для журнала «Поселянка» и получу странное, восторженное письмо от одного из своих поклонников, который хочет подарить мне рыжего котенка по имени Луи. В самом деле, отчего нет?

Постепенно в моей голове сложился определенный план, по которому я решила продолжить свое существование.

Тарабакин был милым, совестливым человеком, и мне пришлось разыграть перед ним целый спектакль, убедив его в том, что я уже вполне пришла в себя. Я стала слабо улыбаться ему в ответ по утрам, съедала почти всю его стряпню, испытывая при этом почти мазохистское удовольствие, читала по утрам газету, а вечером на некоторое время включала телевизор, изображая интерес к жизни, и даже пыталась говорить на какие-то отвлеченные темы.

К началу ноября, когда прошло уже почти два месяца после смерти Мити, Тарабакин поверил, что я полностью адаптировалась. Не знаю, наверное, он хотел снова стать моим мужем и несколько раз заводил туманные разговоры... Этих разговоров я избегала. Если б милый мой литературный гений сумел заглянуть ко мне в душу, то увидел бы, как черно и пусто там – выжженная земля, на которой уже ничто не сможет вырасти.

Мягко и ненавязчиво я вытеснила его из своего дома. Потом так же мягко и незаметно стала рвать все прошлые свои связи. Работу я бросила. Вежливый Ковалев, непосредственный Девяткин, бывшие коллеги из театра... – я свела к минимуму их посещения и телефонные звонки.

Я стала жить одна, погруженная в холодную, ничем не нарушаемую печаль, в ожидании того дня, когда снова встречусь с Митей.

Нет, я не сошла с ума. Я понимала, что время невозможно повернуть вспять и с хронологической точностью повторить все прошлые события, – я ждала другойвстречи. Я верила, что рано или поздно наступит день, когда я тоже покину пределы этого мира. Завтра или через несколько лет, может быть, даже через несколько десятков лет, но это произойдет обязательно, и тогда я наконец вновь обрету своего возлюбленного. Нужно только подождать...

В середине ноября выпал первый снег и покрыл белым, чистым саваном город, окончательно убедив меня, что прежняя жизнь безвозвратно погибла.

Я жила на те деньги, что мы отложили с Митей на наше путешествие. Теперь мне надо было совсем мало – я не работала, не играла в театре, не снималась в рекламе, не ходила по магазинам, не покупала тех очаровательных и приятных сердцу любой женщины безделушек, без которых раньше не мыслила и дня. От Мити оставались квартира и машина, и кто-то советовал мне похлопотать, чтобы заполучить их, но мысль о наследстве казалась мне абсурдной, мне было противно думать об этом...

Я любила и даже чувствовала себя в какой-то степени счастливой. То было странное, болезненное счастье обретения себя. Да, пожалуй, именно сейчас я стала самой собой – холодная, бесстрастная, равнодушная ко всему окружающему, бесплотной тенью я проходила сквозь дни и ночи. Я стала призраком.

Первый снег растаял, потом выпал новый, зима прочно и надолго заняла свои позиции, тяжелые темные тучи заволокли небо, солнца не было – граница между днем и ночью стерлась, за окном стояли вечные сумерки.

Однажды я подошла к зеркалу и не узнала себя.

Передо мной стояла тоненькая бледная девушка с острым носом и прозрачными холодными глазами. Именно бледная, почти белая – мои знаменитые веснушки потеряли в одночасье свою яркость, почти стерлись. Теперь никто бы не посмотрел мне вслед и не прищелкнул пальцами от удивления.

Я уже давно никого не ждала, отвечая скупыми односложными фразами на телефонные звонки моих прежних знакомых, и поэтому, когда кто-то позвонил в дверь, даже удивилась немного. Заглянув в «глазок», я обнаружила на лестничной площадке человека, о котором забыла, а главное – о котором старалась не вспоминать, потому что человек этот в какой-то степени был причастен к смерти моего возлюбленного...

– Привет! – как ни в чем не бывало сказала Шурочка, переступая порог. – Как дела?

На ней была хорошенькая каракулевая шубка и вызывающе игривая дамская шляпка – по всей видимости, эти вещи были новыми, недавно купленными, и оттого они доставляли Шурочке особое удовольствие. Она бережно отряхнула шляпку, подула на плечи своей шубки, раздеваясь, и только потом обратила свое внимание на меня.

– Как дела? – задумчиво повторила я ее вопрос. – А никаких дел и нет...

– А я подстриглась, смотри! – Шурочка завертелась перед зеркалом в прихожей, ладонями поправляя стрижку. – Класс, да? У меня мастер есть одна знакомая, очень недорого берет. Хочешь, я и тебя к ней направлю?

Я не видела Шурочку давно, с лета, но сейчас она вела себя так, будто и не было этого разрыва во времени. Я не испытывала к ней какой-то особой ненависти, хотя ведь именно она старательно сводила нас с Сержем, – она была мне безразлична.

– Шурочка, разве ты ничего не знаешь? – спросила я, сложив руки на груди.

– О чем ты? Ах да... – Она изобразила скорбь на лице. – Ужасно, ужасно! Я сама так переживала из-за Сержа, из-за твоего Мити, что все это время приходила в себя. Но теперь я в порядке. Надеюсь, и ты тоже... Сообрази чайку, я тут конфетки принесла.

– Шурочка, Серж убил Митю, – сказала я, не меняя ни тона, ни позы. Упрекать и обвинять мою бывшую одноклассницу у меня не было сил. Да и прав тоже – ведь я сама, по собственной воле пошла у нее на поводу.

– Да знаю, слышала, – махнула она рукой. – А ты чайку сделай, правда. Уж очень холодно на улице.

– Проходи, – кивнула я ей на дверь, ведущую в комнату, а сама отправилась на кухню за чайником. Показалось мне или нет, что она вздохнула облегченно, когда я наконец пригласила ее? Как будто она до последнего момента боялась, что я устрою ей сцену, и морочила мне голову парикмахерской и конфетами... Впрочем, какая теперь разница?

Я разлила чай, Шурочка содрала целлофан с большой коробки конфет, мы чинно уселись друг напротив друга.

– Какая же это прелесть – горячий чай после мороза! – с наслаждением воскликнула Шурочка, обнимая розовыми пальчиками пузатую кружку. – А вот конфетку...