Я взяла одну, с карамельной начинкой, но она показалась мне совершенно безвкусной.

– Вообще сладкое в нашем возрасте очень вредно, – Шурочка причмокнула, разгрызая пополам конфету из соседнего ряда. – С кокосом... Ты знаешь, стараюсь не есть лишнего, но все равно – был сорок четвертый, а теперь сорок шестой. Ужас, ужас!

Меня покоробило, что она с одинаковым выражением говорила о Митиной гибели и своих размерах, словно это были вещи одного порядка.

С мороза она была очень хороша – юная, румяная. Словно начищенные полиролью, нестерпимо блестели огромные глаза. Я теперь рядом с ней казалась слишком бледной и невзрачной – как и в былые годы. Наверное, Шурочка тоже почувствовала перемену: она посмотрела на меня с жалостью – о, сколь хорошо я знала этот притворно-сочувствующий взгляд! – и произнесла сладким голоском:

– Таня, дорогая, во что же ты превратилась! Ты здорова?

– Физически – абсолютно.

– Да, я понимаю, о чем ты хочешь сказать, – трагедия, сердечная драма и все такое, тело здорово, а душа болит... Но ведь прошло уже столько времени, пора прийти в себя, встряхнуться! Я, собственно, потому и пришла – вдохнуть в тебя силы, возродить к новой жизни.

– Спасибо, – сдержанно ответила я.

– Ты сейчас работаешь, играешь где-нибудь? Снимаешься?

– Нет.

– Плохо.

Шурочка строго нахмурилась, но мне показалось, что в уголках ее тоненького извивистого рта мелькнула злорадная усмешка. Впрочем, может быть, мне действительно показалась. Я ее никогда не понимала – с ранней юности мне всегда чудился подтекст в ее словах и жестах, сейчас во всем этом следовало разобраться.

– Шурочка, можно тебя спросить?

– Да, конечно. – Она как будто напряглась внутренне, собралась, предчувствуя удар, который я готовилась ей нанести.

– Почему ты меня не предупредила, что у Мельникова не все в порядке с головой? – Вопрос я задала нейтральным тоном, в самой мягкой форме – боялась ее спугнуть, до правды мне надо было добраться любыми путями. А уж потом, когда все открылось бы, я бы ей устроила...

– Я не знала об этом, – поколебавшись мгновение, невинно ответила она. – Танюша, сама подумай, стала бы я тебе рекомендовать Сержа, если б знала, что он псих!

– То есть ты ни сном ни духом – что он болел когда-то, что перенес тяжелое осложнение...

– Конечно! – Она изобразила на лице ужас. – Я сама как узнала об этом, то чуть с ума не сошла – ведь он заходил ко мне в последнее время несколько раз, в доме был Витюшка... Чтобы я так собственным ребенком рисковала!

Я налила себе еще чаю – в горле у меня пересохло от волнения. Шурочка была не так проста, она увертывалась и выскальзывала у меня из рук, словно мокрый банный обмылок, подловить ее на чем-то было очень тяжело.

– Странно, что ты была не в курсе... – задумчиво пробормотала я. – Серж говорил о твоем предательстве – тогда, в юности, о том, что все-таки сумел тебе простить... Разве он имел в виду не то, что ты узнала о его болезни и бросила его?

– А Серж говорил, из-за чего мы расстались? – Шурочка так и впилась в меня взглядом. Блефовать я не хотела, но ради правды...

– Да, говорил! – вызывающе ответила я. – Поэтому вина за все случившееся...

– Неправда! – перебила меня Шурочка. Она с жадностью съела еще одну конфету и облизнула темные от шоколада губы. – Он только намекал, но прямо ни о чем не говорил. Так?

– А разве из намеков нельзя сложить цельную картину произошедшего? – сказала я и тут же поняла свою ошибку – мне надо было настаивать на своих словах, но я споткнулась на туманном слове «намек», и теперь Шурочка имела шанс... Она им сразу и воспользовалась.

– Намек – это лишь намек, – высокомерно произнесла она. – Его можно истолковать как угодно. Я чувствую, ты хочешь свалить всю вину на меня и умыть потом руки. Но не все так просто, милочка, я тут ни при чем! Я не знала о болезни Сержа! – возвысила она голос. – Он говорил о предательстве с моей стороны, но то было другого рода предательство – самое обычное, банальное, бабское... Ты помнишь – я его любила, и я не оставила бы его в болезни! Дело в другом – я его разлюбила.

– Именно это предательство имел он в виду?..

– Именно! – жестко подчеркнула Шурочка. – Я встретила другого мужчину, полюбила его, намечалась свадьба, но... тут уж предали меня. И родился Витюшка.

Я была в полной растерянности – мои логические умозаключения, которые я выстроила в больнице в те дни, когда умирал мой Митя, рассыпались на глазах. И теперь вина лежала только на моих плечах – нельзя было упрекнуть Шурочку, что она не предупредила меня, нельзя было искать злодея на стороне, потому что главной виновницей, главной злодейкой все равно была я.

– Правда? – прошептала я, что было второй моей ошибкой – я слишком быстро сдалась, и теперь Шурочка могла с полным правом посочувствовать мне, непутевой.

– Последняя и единственная правда во всей этой истории, – с глубокой жалостью в голосе произнесла она. – Бедная ты моя... Но ведь никто не знал! Что ж поделать – судьба.

Она сидела напротив, с аппетитом поглощая шоколад и запивая его чаем, скорбела и торжествовала одновременно. Нет, если это правда... Да, это правда. Но почему же такая радость у нее в глазах, они будто огнем горят... Впрочем, наверняка тут обычное женское соперничество, ей просто приятно, что я оказалась такой дурой. Да, обычное женское торжество.

– Да, судьба, – с тоской согласилась я. – Но ты, почему ты, с твоим-то знанием психологии, ни о чем не догадалась?! – Это была последняя и самая беспомощная попытка воззвать к справедливости, но Шурочка пресекла и ее.

– С каким таким знанием! – возмутилась она. – Я просто любитель. Если я читаю на досуге «Введение в психоанализ», то вовсе не значит, что я каждого человека теперь должна насквозь видеть. Я только обычные бабские советы давала. А кто их нынче не дает...

– Да уж...

– Ладно, проехали, – бодро махнула Шурочка рукой. – Ты лучше скажи: как ты теперь жить собираешься?

– Никак, – равнодушно ответила я. Последние силы покинули меня – с того самого момента, как я поняла, что вина за все случившееся лежит лишь на мне. И до того муки совести грызли меня, теперь же они усилились стократно.

– А на что ты живешь? – с интересом спросила Шурочка.

– Так... еще осталось кое-что.

– Может быть, тебе стоит пойти работать? Это, знаешь ли, отвлекает.

– Это только мешает, – ответила я, думая о Мите. – Когда деньги кончатся, может быть, пойду работать. Но не в театр. На театр у меня сил не хватит...

– Есть еще вариант – можно распродать кое-что из ненужного. У тебя очень много хлама, Танеева. Вот, например... – Она встала и по-хозяйски прошлась по комнате, перебирая стоявшие на виду вещи. – Вот это – что такое?