Глядя на опавший мужской орган, Анжела сказала:

— Очередной пустой, бессмысленный день.

Василий пожал плечами, натянул шорты и чмокнул Анжелу в щеку. Девушка проворно оделась. Парочка отправилась на поиски чачи. Это ритуал — искать чачу после неудачи на пляже. Досадное недоразумение с членом превращается в часть очаровательного процесса — пройтись по рынку, спрашивая торговцев, есть ли у них чача, и отказываясь от вина — седьмого неба, ай-сереза и муската черного камня. Если у татарских торговок обнаруживалась чача, Васька требовал налить ему на пробу. Выпив порцию, граммов двадцать, не больше, он желал узнать, что думает о вкусе сего напитка богов Анжела. Торговка наливала еще, Анжела пила, кривилась, Васька разводил руками: слово женщины — закон. Они двигались дальше, к следующей дамочке, где ситуация повторялась точь-в-точь.

— Я потерялась в этой жизни, Васенька, — после двадцатой пробы говорила Анжела, положив Ваське голову на плечо.

В ее череп встроен JPS-навигатор, исправно принимающий сигнал со спутника и фиксирующий координаты сексмашины в пространстве. Анжела не способна потеряться, даже если постарается. Разве что прибор сломается. Василий знает об этом. А еще он знает, что, обнаружив пропажу, отец сделал вид, что ничего не случилось.

Так проще.

Вроде как все нормально.

Удара Старлей не почувствовал. Ожидал чего-то… ну, эдакого, жутко болезненного, а на самом деле… Блэкфайтер врезался в Стену, зарывшись метров на пятьдесят в старые покрышки, картофельные очистки и пласты использованных презервативов, обломав при этом плоскости и закрылки. Фюзеляж деформировался.

Примерно еще сотню метров то, во что превратилась боевая машина, тащило сквозь битое стекло, отрывные календари прошлого столетия и горелые материнские платы. Окончательно блэкфайтер расплющило, смяло и разодрало на куски вместе с телом Старлея в слоях песчаника с вкраплениями окрашенных саморезов для кровельных работ.

Ощущая на расстоянии ментальную связь с Медузой Горгонер, Старлей воспринял расчленение и смерть как страстный половой акт, как истинное плотское наслаждение, которое иначе как при контакте блэкфайтера и Стены не испытать, не достичь. Старлей знал, что Медуза жутко ему завидует, ибо ей не суждено испытать столь изысканную муку.

Горгонер так и сказала:

— Как же я тебе завидую!

Василий хотел подробно сообщить инопланетянке, что он думает по поводу наслаждений. Но ни думать, ни говорить, ни — тем более! — хотеть ему было нечем. Старлея, как совокупности телесной оболочки и душевного наполнителя, отныне не существовало. Был человек, а стало нечто без определенный границ, всегда и ни разу. И в то же время — нигде. Небытие, разум и вселенная в одном флаконе. Единственность и дискретность. Порваться на бессчетное количество частиц и оставаться собой. Разве такое может быть? И да, и нет. Любой ответ верен. Кстати, даже пребывая (отсутствуя) в таком состоянии, Старлей не прочь был (не был) выпить кефира.

Желание это прицепилось к нему, будто мотив попсового хита, который ненавидишь, но продолжаешь напевать. Придется себя побаловать, решил Василий, но для начала надо бы кое-что вспомнить. Просто вспомнить. Что?

Дык, слово же.

Волшебное слово…

Какое слово? Не «кефир» точно. Не «бутылка», не «вселенная», не «разум». Что, а? Старлей представил себя в виде старинного вычислительного центра с пыльными столами и белыми халатами, лампами и перфокартами. Вот он гудит, жрет электроэнергию и требует постоянного технического обслуживания…

И только Василий это вообразил, как его новый электронный мозг (очень смутно представленный, схематично), произведя миллион операций в секунду, нашел верный ответ на незаданный вопрос.

Озарение было подобно вспышке от реакции деления ядер урана.

ЕСТЬ СЛОВО!

Есть!

И слово это…

ЧАЧА!!

Да, чача. Вот так просто, незатейливо и с привкусом винограда.

Вечер в Крыму, Коктебель. Палаточный городок, автокемпинг. Ты на коленях с ножом в руке. На подстилке — синяя пластмассовая миска с желтобокими персиками, нарезанными дольками. В бутылке из-под массандровского мускателя отнюдь не вино, но купленная с лотка самодельная водка. Виноградная водка. Самогон. Аборигены Крыма называют сей напиток чачей. Мадам, торгующая алкоголем, вся такая дородная и обстоятельная, очень рекомендовала, очень. Приятно демократичная цена способствовала искушению приобрести. И ты купил. Почему бы и нет? Под демократичностью понимаем доступность. Демократичные девочки, демократичные политики.

Вечер, шум волн, поют цикады.

Наливаешь чайного цвета жидкость в пластиковые чашки. Твоя мама считает, что пить из пластиковых стаканчиков — упасть ниже уровня городской канализации и тут же превратиться в заядлого алкоголика. Насчет пластиковых чашек мама ничего не говорила. Анжела берет красную, тебе достается синяя. Под цвет миски.

Анжела улыбается и говорит:

— Чача!

Ты улыбаешься в ответ:

— Чача!

Это означает: «Я тебе люблю» и «Я тебя тоже».

Чача — волшебное слово, не правда ли?

Тела нет. Есть куски, кусочки и обломки костей — окровавленная полоса на сотни метров вглубь Стены. Кстати, не факт, что к Стене можно применить систему координат с началом отсчета, шириной, высотой и единичным отрезком.

Отсутствие тела не смущает Старлея. Он предполагал, что так случится. Мало того, он надеялся, что иначе не произойдет. Дабы химическая реакция протекала быстрее, компоненты необходимо измельчить и подогреть. Химия в школе давалась ему лучше, чем география.

Насчет измельчить сомнений нет, а вот подогреть… Топливо в баках блэкфайтера отлично горит, спасибо Инквизитору, показал тайный схорон. Провел чужак по горам, так вышагивал, словно каждую тропку знал с детства. И вот — пожалуйста, принимайте: полностью оборудованная, готовая хоть сейчас взвиться в поднебесье боевая машина в отличном состоянии. И ведь взвилась. Прекрасный был аппарат…

Измельчить была команда? Есть!

Подогреть? Так точно! Без проблем!

Реакция протекла успешно — Васька Старлей стал частью Стены, ассимилировался и акклиматизировался. Проще говоря, диффундировал. Что и требовалось доказать.

Быть частью структуры легко и просто.

Старлей — зародыш кирпича в матричной кладке. Ниша приготовлена, раствор ждет. Кирпичу остается лишь разбухнуть и зафиксироваться намертво (или наживо?), так чтоб ничто не смогло извлечь его из общего массива.

«Ты моя крепость, я камень в кирпичной стене. У меня на боку написано гнусное слово»[2], — хихикнул бы Старлей, если б у него были губы и голосовые связки.