Андрей обернулся. Прикинул, сколько отсюда до трассы. Лет через сто здесь будет мощное месторождение нефти. Те, кто придумал это слово, вероятно, что-то знали.

* * *

Юрий смог двигаться где-то через час после ухода Андрея. Выйти из номера смог через день, все это время он смотрел новости. Судя по всему, если он сможет выйти, то будет точно не до него. Он сотни раз успел проверить, не открылась ли дверь, прежде чем она поддалась. В тот же день он вернулся в Москву. Идея с норвежской лабораторией уже не казалась ему привлекательной, даже если бы ловушка с фрагментом живой нефти оставалась с ним.

Большой что-то с ним сделал. Новая работа давала ему много свободного времени, которое он проводил в библиотеке. В скане одной средневековой рукописи он наконец-то нашел то, что искал. Изображение человека, которого он не забудет уже никогда. Подпись под рисунком гласила: Люцифер — несущий свет. Юрий знал, что еще тот откликается на имя Андрей Леонидович.

Артем выбирал свою любовь, раскладывая пасьянс. Думал о пиковой даме, выпала бубновая. Артем не расстроился, просто немного странно, он всегда был уверен в будущей брюнетке.

В стене что-то стучало, скрипело. Мама думала, что это домовой, и ставила ему блюдечко с молоком. Стук не прекращался. Молоко с непредсказуемой периодичностью исчезало.

За стеной родители. У них школа закончилась институтом, институт — работой, диссертацией, темой для разговоров и удовлетворенным взглядом от того, что все именно так. Где-то в начале института у родителей родился он, у которого все иначе.

У Артема случилась любовь. Не подразумевая свадьбы, роддома, стремительного знакомства и молниеносной ненависти родственников каждой из сторон.

Любовь случилась и дальше не текла. Уже все было сказано, доказано руками, губами и, наконец, всем телом… где-то в процессе наступил сбой — то ли тело сделало что-то не то, то ли просто очередь Артема прошла, и вот-вот должна была прийти очередь другого.

Артем снова разложил пасьянс и выбрал новую масть, и снова протянулся ритуал, который иногда, и вправду, любовь. На этот раз все-таки пика.

Наверное, было в нем что-то неправильное, что-то в крови, что-то в том, как мышцы тянулись на сухожилиях, потому что все снова оказалось не так, только на этот раз хуже в два раза. Две не до любви, два одиночества в одном теле.

Правильно было раскладывать пасьянс за пасьянсом, выбирать новую масть, время от времени возвращаться другом, приятелем, с цветком и бутылкой (улыбкой) и брать то, на что право уже завоевано. Ему было мало права приехать и взять, и колода лежала, забытая в ящике стола. Артем ждал невозможного — права её — избранной — невозможности без него. Хотел стать незаменимой аминокислотой, единственным глотком, вдохом, выдохом, стучащим комком мяса, без которого никак.

Два звонка в две масти. Чтобы на том конце провода опрокинули его одиночество, чтобы оно разбилось, чтобы ни секунды не ждать…

Его одиночество из титана, из металлокерамики с алмазным напылением — не разрезать, не разбить. Вежливое «привет», вежливое «пока». Телефонный провод — тоненький, чтобы без случайностей — лезвием поперек. Теперь — долгое молчание. Потому что никто не удивляется, когда нет звонков. Время мобильных, не отрезаемых ножницами соединений еще не наступило, все как на ниточках, на проводах разной длины.

Шестеренки задвигались, зацепился выступ за выемку, не остановить. Артем оделся, долго вязал шнурки, вдруг остановят — не дождался, ушел. Взял с собой только нож, потому что нужно было еще одну вещь поперек.

Вышел из дома, напоследок потянулся взглядом до родного этажа, родители за стеной так и остались на какой-то своей ежевечерней ноте, с удовлетворенным взглядом. Выпал из двора. Рядом — мост через канал, под мостом только тень, свет фонарей — не достанет, заполз в тень, стал её частью. Швейцарский перочинный нож надежным холодом в ладони. Уже не остановить.

Нельзя позвонить, нельзя перерезать провод, нельзя уйти и ничего не сделать. Нельзя разбить одиночество, не пройдя путь до конца…

Резал на ощупь, трогал: течет — не течет? Так и не понимая, удалось или нет, то ли потерял сознание, то ли заснул.

Дама пик и дама бубен приехали с разрывом в лифт. Брюнетка уже поднималась, блондинка жала на кнопку внизу. Артем на всякий случай перерезал и провод звонка дверного. Так бы и простояли, если бы герой не забыл закрыть дверь.

Не обошлись без милиции. Друзья и знакомые были стянуты на местности со скоростью, доступной лишь в лучших спецчастях и только на учениях. Милиция наслаждалась действиями гражданских и разговаривала по рации.

Район был поделен на квадраты и прочесывался сначала вдоль, потом поперек. Блондинка застыла в коме на кухне и пила воду из-под крана из немытой чашки, забыв о том, что уже давно помещает внутрь себя только экологически чистое. Брюнетка пошла прямо к мосту, держа в руках два фонарика и напоминая самой себе машину со светящимися фарами.

Брюнетка увидела именно то, чего боялась. На руках у Артема, там, где вены. Тогда мало кто знал, что вены нужно резать не поперек, а вдоль, но ему почти удалось. Под конец от усердия он просто раскромсал себе руки. Ей казалось, что нужно как следует вымыть запястья, ей казалось, что это просто грязь.

Скорую вызвали, и было трудно, но удалось избежать психушки. Одиночество отбило атаку и теперь перешло в контрнаступление. По капле в реанимации. Дома, в комнате, лежало толстым слоем на подоконнике и столе, скапливалось на подушке, пылью плавало в воздухе. Не пугалось друзей, страха родителей и телефонных звонков. Бесстрашное, набирало силы неделями.

Через месяц Артем натянул рукава свитера до костяшек пальцев. Свитер выбрал толстый, не глядя на градусник, чтобы не просвечивалась белизна бинтов. Осень все еще не расправила крылья — только хрустящие листья, только рой школьников, наводнивших город. Артем нашел свою даму пик и свою даму бубен в кафе, где они бывали почти каждый вечер, где сидели и сейчас. Он не знал, что сказать, и не знал, что услышит, но не увидеться с ними было слишком трудно.

Брюнетка была вдвоем с каким-то высоким, бледным, молчаливым, а блондинка вот-вот должна была перестать быть одна, Артем знал этот её взгляд на часы. Кто-то опаздывал.

Одиночество, летящее за ним через весь город, опустившееся вместе с ним в метро и поднявшееся по ступенькам в кафе, вдруг задрожало и отступило в сумрак гардероба. Артем перестал слышать. Видел, как брюнетка отворачивает рукав свитера и смотрит на бинты, как её рот открывается, как вздрагивают тоненькие волоски на верхней губе, видел взгляд блондинки мимо, тот, кто опаздывал, — пришел.

Артем всегда знал, что любовь идет от него к ним, он чувствовал это направление. Сейчас ему вдруг стало этого достаточно, вдруг стало все равно, что у его дам есть кто-то еще. Он любил этих женщин, и в этой любви от них не зависело ничего.