нас отказывались встать рано из-за „приступа сонной болезни“».

Были и другие испытания: «Во время одного из маршрутов меня покусали клещи… Попытки вылечить меня дома не увенчались успехом. Молодой врач какой-то терапевтической фирмы старательно лечил меня от гриппа. Существенную помощь оказали наши врачи, которые работали на строительстве советского госпиталя в Кисуму. Один из них установил, что у меня одна из форм тропической лихорадки…

Приехала „скорая помощь“, и меня доставили в найробский городской госпиталь. Когда меня внесли в палату — а надо сказать, что самочувствие у меня было ниже среднего, попросту говоря, отвратительное, температура уже несколько дней держалась выше 39о, — то первое, что меня спросили, было не как я себя чувствую и что у меня болит, а имею ли я возможность платить за лечение. При этом мне дали прейскурант цен: за палату, за визит врача, и сказали, что в эту сумму не входит стоимость лекарств. Уже потом, когда я стал выздоравливать, я изучил счета и, прямо скажу, оторопел — сумма оплаты одного дня в больнице почти вдвое превышала месячную зарплату нашего рабочего Гидеона…

Лечил меня пожилой врач Хендерсон, и, хотя он уже более тридцати лет работает в Африке, моя лихорадка была для него новой формой. В интересных беседах, которые у нас бывали, он мне рассказывал о чрезвычайно разнообразных формах лихорадок, которые встречаются в Африке, связывая это с перелетными птицами. Оказывается, вместе с ними путешествуют и клещи, доставляя из Европы и Азии различные формы вирусных инфекций, которые в Африке приобретают… неожиданные формы. Надо сказать, я чрезвычайно ему благодарен за то, что он в несколько дней поставил меня на ноги.

Когда температура спала и только слабость не позволяла мне еще передвигаться, я стал присматриваться к обычаям в английской больнице… Строгая иерархия между санитарками и сестрами, подчеркнутая формой: белая косынка, косынка с одной, с двумя полосами, зеленый пояс, синий халат и так далее, как в хорошей армии… Регулярно главная матрона госпиталя в одиннадцать часов (хоть часы проверяй!) вплывала ко мне в палату, сухо улыбалась и задавала трафаретный вопрос о моем самочувствии. Едва расслышав: „Спасибо, лучше“, она выплывала из палаты. Однажды я не выдержал и в ответ сказал: „Спасибо, лучше. А как ваше?“ Она вздрогнула и непонимающе подняла брови. Я повторил свой вопрос. Она высокомерно передернула плечами и выплыла из палаты, не ответив мне… Спустя полчаса прибежала младшая санитарка Бетси, милая африканочка, и спросила меня, что я сегодня сказал матроне, что она после моей палаты рассвирепела и устроила всем санитаркам невероятный разгон. При этом она так забавно изобразила матрону и ее походку, что я невольно расхохотался. Я рассказал Бетси о моем вопросе. Она сделала круглые глаза и с ужасом сказала, что я нарушил ритуал, и умоляла меня никогда больше так не делать, а то ей, Бетси, будет попадать за это…

А в воскресенье ко мне зашел пастор… На мой вопрос, чем я обязан его посещению, он сказал, что в моей карточке, заполненной по прибытии в больницу, в графе о вероисповедании стояло что-то несуразное вроде „афеизма“… Появившаяся через полчаса представительница „Армии спасения“ пыталась всеми силами вовлечь меня в лоно истинной церкви или хотя бы заставить меня пожертвовать некоторую сумму на деятельность их организации… Я притворился спящим…»

После трех недель в Кении геологи отправились в соседнюю Танзанию:

«Меня не так поразили великолепные виды, как яркость красок в одеждах людей, которых мы встречали по пути. В тот день Танзания отмечала свой национальный праздник. Яркие покрывала, в которые заворачиваются танзанийки, были всех оттенков радуги…

Неожиданно перед нами открылась прекрасная долина. Человек сто мужчин и женщин двигались в огромном хороводе, мерно звучали барабаны, и монотонный хор толпы вторил ему… Зрелище было настолько впечатляющим, что Морари остановил машину. Несколько минут мы наслаждались им, пока кто-то в толпе [нас] не заметил. Танец сразу начал расстраиваться, африканцы стали поворачиваться в нашу сторону, хор стал звучать тише…

Машины шли по едва заметной дороге в саванне… По мере того, как мы продвигались к северу, небо становилось все более зловеще-черным. Иногда мы теряли дорогу и тогда просто двигались в выбранном нами направлении по саванне, благо крутая стенка эскарпа служила прекрасным ориентиром. Попадались большие стада зебр и антилоп, которые почти не обращали на нас внимания. Кое-где разгуливали птицы-секретари, известные истребители змей, иногда с шумом взлетали цесарки и куропатки…

Примерно в 20 милях от Ол-Донньо-Ленган мы встретили караван масаев. На нескольких десятках мулов было нагружено их нехитрое добро, они двигались нам навстречу, обеспокоенно поглядывая на север… перед нами первые беженцы, уходящие от извержения. Нам рассказывали, что масаи поклоняются вулкану, как божеству, ибо он может разгневаться и лишить их пищи. Мы подъехали к масаи спросить о дороге, которую мы потеряли…

Пожилой масаи, который вел с нами переговоры, вдруг начал размахивать копьем, явно угрожая. Оказывается, кто-то из наших пытался его сфотографировать. По поверью, фотография отбирает у человека часть его силы в виде изображения.

Мы подъехали ближе. До вулкана оставались мили полторы… В черной туче, висевшей над вершиной, хорошо был виден плотный столб пепла, поднимающийся из кратера… на высоту до 15 километров. В черной туче сверкали молнии, и до нас доносились раскаты грома. Молнии сверкали очень часто, два-три раза в минуту. По-видимому, облако было сильно наэлектризовано. Склоны вулкана имели бурый цвет, и время от времени по склонам тянулись полоски дыма… эти дымы были просто облаками пыли, поднятыми скатывающимися камнями и бомбами, выброшенными из кратера. Этим же объяснялось появление таких же дымов на склоне соседнего вулкана Керимаси, который был безмолвен. Даже до него долетали отдельные бомбы, выкинутые из жерла вулкана. Карбонатитовый пепел, который сейчас засыпал всю округу, через несколько дней под действием химической реакции посветлеет, и гора приобретет белый [содовый] цвет, словно засыпанная снегом…

На следующий день мы поехали на юг, через национальный парк озера Маньяра… Западный берег озера… покрыт лесом, и здесь можно встретить носорогов и слонов, диких буйволов и антилоп. Но самая знаменитая достопримечательность — львы на деревьях. Трудно поверить, что огромный лев лежит, разместившись на развилке веток, положив голову на удобно изогнутый сук, помахивая хвостом…

Каково же было наше удивление, когда мы, вернувшись из парка домой, обнаружили разгуливавшего буквально в нескольких шагах живого носорога. Уже поздней ночью, когда хрюканье носорога надоело Владимиру Владимировичу, он с помощью коллег пытался прогнать нашего нахального гостя. Мелкие камни, шум и свет фонарей не понравились ему, и он отошел от нашего лагеря…

Большое впечатление