– Спасибо за понимание, – и перейдут к следующему дому.

За час у них наберется порядка тысячи мисок, ведер, кастрюль, тазов, казанов. Добро выгрузят с ручных тележек и аккуратно расставят на земле – с промежутком где-то в фут меж двух емкостей – на протяжении аллеи Каменщиков, Портового переулка, Ключной улицы, Монашеских врат, Гончарного надела и половины Пастушьего пролета. Когда у солдат будет готова эта замечательная кастрюльно-ведерная шеренга, отряд из Синих – с цистерной для разлива воды и ведрами – пройдет вдоль нее, заливая каждую емкость на две трети водой. Когда и это дело будет сделано, придет черед инженеров. Их труд самый непыльный – следующие шесть часов ходить взад и вперед вдоль шеренги, глядя на ведра и кастрюли так пристально, словно от этого зависела их жизнь.

Спектакль тот еще, но, главное, работает. Копательные работы глубоко под землей не видны и не слышны, зато их можно почувствовать – от вибраций чуть дрожит земля. Человек не может их ощутить, даже встав на четвереньки и прижав ладони к мостовой, но вода может. Очень легкая рябь на поверхности широкой сковороды скажет вам, где находится тоннель и как быстро продвигаются саперы. Это старинная уловка из книги тысячелетней давности – я опробовал ее просто из любопытства много лет назад и спрятал под сукно своей памяти на случай, если когда-нибудь пригодится. По причине, не укладывающейся у меня в голове, люди нынче брезгуют старыми книгами. Что ж, тем их проще одурачить.

Около полудня я отправился в Нижний город, чтобы самому все выяснить. Гензерик был назначен координатором – он завел меня в Портовый переулок, где дрожала уже не только вода, повел по Новой аллее, через Старый Цветочный рынок и вверх по Ключной улице, где я увидел едва заметную рябь, только начинающую формироваться.

Гензерик был со мной, когда я проводил свой первый эксперимент, – еще когда он сам был новоиспеченным младшим лейтенантом, а я – капитаном. Он мог читать знаки так же хорошо, как и я.

– Какая мощь! – присвистнул он. – Их там, должно быть, несколько сотен.

– Думаю, не меньше тысячи, – ответил я.

– Что, черт возьми, они задумали?

Я пожал плечами.

– Не спрашивай.

Кажется, Гензерик не мог понять, почему я воспринимаю все это так спокойно.

– Нам лучше что-нибудь предпринять, – сказал он.

Я кивнул:

– Что, например?

Хороший вопрос.

– Углубиться самим и принять контрмеры?

Я покачал головой:

– Сначала скажи мне, где начать копать и как глубоко. Нет, нам их не найти.

– Мы не можем просто ждать, пока они где-нибудь появятся.

– Вообще-то, – сказал я, – именно это – наилучший выход.

Он недоуменно посмотрел на меня, затем вытащил какую-то старую карту.

– Взгляни, – попросил он меня. – Я нашел ее вместе с другими документами в архиве генерального инспектора.

– Какая древняя!

– Вот, – он ткнул пальцем. – Здесь есть цветовая маркировка. Красный цвет – глина, синий – пористый известняк и сланец, зеленый – крошащийся желтозем, серый – старый добрый твердый песчаник.

Я нахмурился для виду – вроде как пытаюсь разобраться в обозначениях, – хотя и так все это знал, конечно.

– Итак, прямо сейчас мы стоим на сером.

Гензерик кивнул.

– На огромном твердом пласте, – добавил он.

– С которым они столкнутся в любую минуту и наверняка завязнут.

Я думаю, он, возможно, догадался, что его карта не стала полной неожиданностью.

– Вот почему ты не волнуешься…

– Признаюсь, я знал, что эта вражеская клика сейчас там.

Гензерик бросил на меня немного огорченный взгляд – мол, «мог бы и рассказать» – и снова ткнул пальцем в карту.

– Чего не могу понять, – произнес он, – так это что обозначает вот эта строка.

– Ах, эта…

28

У некоторых людей есть талант к предательству. Я не из таких, что меня удивляет, учитывая, насколько я фундаментально нечестен. Я не имею ничего против махинаций и хищений, подлогов и обманных маневров – как я, кажется, уже отмечал, своим ростом в имперской иерархии я обязан почти исключительно своему дару добывать ресурс любыми необходимыми средствами. К чему ходить вокруг да около – я умею увиливать точно горная тропа. Но предательство – это не для меня. Есть границы, которые переходить нельзя. Я ценю верность.

И кому же быть верным, возникает логичный вопрос?

Моему императору, Городу, моим людям – или другу? Какой выбор сделать?

Император вышел из игры. Фактически я занял его место, у меня была Великая Печать. Так что о нем пока можно забыть.

Мой Город… не совсем мой. Мне даже не всюду разрешается ходить из-за цвета кожи. Есть храмы, куда мне вход заказан, парки, где мне запрещено гулять, питьевые фонтаны, которые осквернило бы одно касание моих губ. Я не уроженец Города, и мне запрещено владеть собственным домом или какой-либо недвижимостью.

Мои люди? Мой народ – алаузы, и я, по правде говоря, их едва ли помню. Мои люди – это инженерный корпус и несколько избранных друзей, главным образом – синешкурых. Или же мои люди – это те, с кем у меня больше всего общего: отверженные, угнетенные, ущемленные и неимущие? Те самые земляные черви из басни – копатели, как указал Артавасдус, исключительно годных тоннелей. Но Синие и Зеленые затаили на меня смертельную обиду за то, что я не позволяю им рвать друг дружку в клочья, да и млеколицые им не то чтобы сильно по душе. Значит, ближние ко мне черви – те, что в пятидесяти футах у меня под подошвами прямо сейчас крошат массивный пласт песчаника с помощью инструментов и ресурсов, которыми я не располагал.

Мой друг. Что ж. Это – мое личное дело.

– Это, – сказал я Гензерику, – река Тэйс.

– Что?

– Река Тэйс. Конечно, ты о ней не слышал. Подземное течение. Она берет начало где-то в горах на Восточном побережье, проходит прямо через середину холма, спускается к нам сюда – вот, посмотри, – и в конце концов впадает в озеро Патера в низинах. Около ста лет назад она размыла всю здешнюю глину, затопила один из вспомогательных стоков – и несколько улиц провалились под землю. Все, что ее сдерживает, – этот самый могучий пласт песчаника, на котором мы стоим. Вот только есть один нюанс…

Гензерик уставился прямо на меня – и расхохотался. Я смеяться с ним на пару не стал.

Я прочел всё по кастрюлям с водой как по книге.

Сперва – яростная дрожь, ощутимая даже сквозь ботинки. Кое-где воду выплеснуло наземь. Затем – ровная рябь, на всей протяженности,