Я ждала главного в ее рассказе.

– Так вот, мы прибыли в сентябре. Это же бархатный сезон. Стояла роскошная осень. Горы, освещенные закатным солнцем, синие тени садов, шелест изящных кипарисов, бег прозрачных волн моря – до чего это неописуемо! Но глубоко внутри, словно комочек, засела острая боль: через несколько дней все это сменится опаленными смертью пейзажами. И это чувство, в котором странно сочетались счастье, боль, печаль, томление и безнадежность, было обычным для каждого солдата, попавшего с фронта домой. – Мери вздохнула, заново переживая все, что было в давно минувшие дни.

В первый же вечер они с Ниной пошли прогуляться. Шли почти не разговаривая. Впервые после многих месяцев были вполне спокойны и грелись в косых лучах солнца, лупивших им прямо в глаза. Вскоре они оказались у какой-то стройки, огороженной забором, вокруг которого стояли часовые. Двор был полон пленных, привезенных, видно, для работ. Они сидели или лежали, курили, разговаривали, клевали носом. И вот именно эта картина открыла Мери глаза на многое.

– Понимаешь, – говорила задумчиво Мери, – до тех пор у меня были лишь неполные, беглые и, в общем, какие-то призрачные представления о людях по ту сторону фронта, о противнике. Ну, например, пульнул в меня из зенитки какой-то солдат, гоняется немецкий истребитель за мной… Я не видела там людей, они были скрыты. Теперь же я впервые увидела немцев без оружия. И внезапно испытала что-то вроде шока, хотя тут же внутренне посмеялась над собой. Меня ошеломила простая мысль, что они ведь такие же люди, как и мы. А прежде я думала совсем по-другому. Немцы? Да их же надо бомбить, убивать, потому что они хотят уничтожить наш Советский Союз! Но в тот сентябрьский вечер я постигла одну зловещую тайну – тайну магии оружия. Оружие преображает людей. Меня преследовала догадка, что именно оружие и навязало войну. До меня как бы впервые дошло: да ведь я же воюю с людьми! Людьми, оболваненными громкими словами и оружием, с людьми, у которых есть жены, дети, старенькие родители, мирные профессии в тылу. А может быть, они скоро очнутся и зададутся вопросом: «К чему все это?!» Я часто думала о том, что рядовым людям не нужны войны.

Поленья в печке уже все сгорели, Мери поднялась, чтобы подкинуть еще, и неожиданно ойкнула. Я с удивлением посмотрела на нее.

– Неужели бывает такое счастье, – проговорила она печально, – когда не больно? Признаюсь: я много, много лет живу с болью. Постоянная боль…

Я глядела на нее, пораженная. Ведь сколько она со школьниками в походы в горы ходила, по Москве с нами без устали моталась, когда мы приезжали на традиционные встречи, – и никогда никаких охов и ахов!

Я вдруг увидела, как изменилась ее некогда стройная фигура. Когда-то она была очень красива, словно черкешенка со страниц Лермонтова, прекрасная горянка, «как южный плод румяный, золотой, обрызганный душистою росою». Много воды утекло с той поры…

У Мери было какое-то колдовское свойство – заряжать жизненной энергией. Поговоришь с ней – и становишься мужественнее, сильнее. Я училась у нее и мудрости, и способности разрешать любой конфликт.

Она и сейчас со мной. Недаром на Кавказе говорят, что человек жив до тех пор, пока его кто-то помнит. А Мери Авидзба прожила жизнь, имея крылья за спиной, «Крылья Апсны». Апсна – так в древности звалась прекрасная, гордая страна у Черного моря. Абхазские поэты называли Мери Крыльями Апсны, потому что у нее были крылья мужества, энергии, дружбы и любви к людям, такие же, как и у самой Абхазии. Крылья, которые нельзя терять ни при каких условиях. Они нужны всюду – и в небе, и на земле.

Говорят, память солдата как раны. Со временем они затягиваются, но в непогоду ноют. Так и память – нет-нет да и растревожит сердце воспоминаниями о минувших днях, о военной юности, о друзьях-товарищах…

Ее звали Аня. Она была невысокого роста, широкий армейский ремень подчеркивал тонкую талию. Густые брови и ресницы оттеняли голубые глаза. Во всю щеку – нежный румянец. Аня была очень мила, улыбчива, добра и совершенно не умела обижаться.

Как-то в ожидании экипажа, улетевшего на разведку погоды, мы собрались всей эскадрильей, разлеглись на зеленой траве аэродрома. Вспоминали домашний уют, своих друзей, мирную жизнь. Незаметно разговор зашел о любви. Некоторые наши летчицы были замужем, имели детей. Но большинство знали о любви только по книгам да фильмам.

– Понимаете, девочки, чего я боюсь, – вдруг сказала Вера Маменко, наш механик, – погибнешь вот вдруг и даже ни с кем не поцелуешься. Обидно ведь!

Анка в шутку сказала, что если она кого и полюбит, то только моряка.

– Эх, морячка милая моя! – обняла ее Нина Алцыбеева. – После войны найдешь своего моряка.

Брошенное невзначай слово «морячка» накрепко пристало к девушке. Местные жители даже думали, что это ее фамилия. А фамилия Ани была Бондарева. Выросла она в маленьком степном городке. Запоем читала книги о сильных и смелых людях: моряках, летчиках, геологах. Завидовала им.

Вообще-то Аня мечтала стать садоводом, украшать свои родные степи. Когда она говорила о цветах, лицо ее сияло, а глаза становились цвета полевых незабудок. Я не подозревала раньше, что каждый цветок имеет свой характер. А Аня знала. Бывало, идем к аэродрому, а она каждую травинку заметит.

– Ой, какие цветы чудесные!

Мы вертим головой в поисках чудес и ничего, кроме обыкновенных желтых лютиков, не видим. Пожимаем плечами, но от Анкиного восторженного восклицания эти лютики и в наших глазах превращаются в прекрасные-распрекрасные цветы.

Аня шагнула в войну прямо со школьного выпускного бала. Война приближалась к городу, и она добровольно вступила в армию. Закончила школу младших авиаспециалистов и прибыла в наш полк, где была зачислена на штурманские курсы. Пожалуй, слово «курсы» слишком громко звучит для тех краткосрочных занятий по штурманской подготовке, что были у нас в полку для желающих летать. Многие штурманы решили стать летчицами. «Старики», уже имевшие какой-то опыт полетов в аэроклубах и на войне, превратились в преподавателей. Вот на такие-то курсы пошла Аня и некоторые прибывшие с ней новички. В войну учеба измерялась не годами и даже не месяцами, а неделями и днями.

Первые свои вылеты Аня сделала на Кубани. А на Тамани у нее было уже 200 боевых вылетов. Та осень 1943 года на Тамани была дождливой, с густыми туманами и непролазной грязью. Нередко передвигаться приходилось необычным образом: берешь сапог за ушки, тянешь вверх ногу, переставляешь, потом руками подтягиваешь другую. И так шаг за шагом. Не то можно было и вообще не вытащить сапоги, так как были они на несколько размеров больше, чем требовалось. Сапоги пропускали воду, и портянки, как правило, были мокрыми. В воздухе же во время полета они превращались в ледяную корку.

В нашем поселке кроме нас стояли еще морские пехотинцы. Через несколько дней они ушли на запад, и тут мы узнали, что будем помогать им высаживаться на крымский берег. Помню, как командир полка подполковник Е. Д. Бершанская собрала нас для получения боевой задачи. Как всегда, ровно и спокойно звучал ее голос: