– Все восточное побережье Керченского полуострова опоясано густой сетью проволочных заграждений не только на берегу, но и в нескольких десятках метров от берега. На возвышенностях противник установил артиллерийские и минометные батареи, соорудил доты и дзоты. Десятки прожекторов установлены для освещения пролива. Дальнобойная немецкая артиллерия простреливает весь пролив до Тамани. Наша задача – уничтожить прожекторы и арт-батареи противника.

Мы тщательно изучили маршрут полета, наметили способы контроля пути, выход на объект удара. Я заметила, что Аня была необычно взволнована и напряжена. Я даже спросила ее:

– Здорова ли ты?

Казалось, она не слышала моего вопроса.

– Одна ночь. Много это или мало? – спросила она и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Коротенькая ночь, всего несколько часов! И столько жизней унесет она! Тяжко будет десантникам.

Стояли темные ночи. В проливе насмерть дрались моряки. Били зенитки с Камыш-Бурунской косы, с вражеских кораблей. И мы спешили к десантникам на помощь. Летали на бреющем, так как груз сбрасывали с высоты 30–40 метров. Задача была трудной: попасть надо точно в квадрат, иногда обозначенный маленькими огоньками, у здания школы, где находился штаб десантников и их госпиталь.

Аня старалась сделать побольше вылетов, как, впрочем, и все мы. Как-то после такой ночной работы, укладываясь спать, она шепнула мне:

– Ты только никому не говори. Сегодня ночью я послала им письмо.

– Кому? – не поняла я.

– Десантникам.

– Что же написала?

– Секрет…

Вскоре нам приказали помогать высадке другого десанта на мыс Тархан. Аня в кругу друзей осуждала решение командования:

– Какая целесообразность? Ведь там крымский берег стеной огня отгорожен от моря, – горячо говорила она. – Я видела…

Аня была права. Операция с этим десантом провалилась. Мы же могли только догадываться, сколько там погибло людей.

Продолжались бои. Продолжалась наша работа. Взлетает зеленая ракета – сигнал к вылету. И сразу аэродром наполняется грохотом моторов. Груженные до отказа самолеты выруливают на старт и, сделав разбег, уходят в темноту ночи. И так каждую ночь.

Однажды в нашем поселке вдруг объявился моряк. Мы стояли у своего домика в ожидании полуторки, чтобы ехать на аэродром, и о чем-то спорили, когда он подошел к нам.

– Здравствуйте, – вежливо раскланялся с нами моряк. – Вы не знаете Аню Бондареву?

– Аню? – изумились мы. Почти каждая подумала: «Вот тихоня! Скрывала такого парня».

Было ему немногим более двадцати. Одет в черную шинель, на голове фуражка с крабом. Высок, строен.

Все наперебой закричали:

– А-ня-я! А-ня!

Она бежала на зов встревоженная: «Что произошло?» И вдруг, не добежав, как вкопанная остановилась. Моряк пошел ей навстречу:

– Анечка, здравствуйте!

Нам показалось, что она покраснела. Мы ехидно поглядывали то на нее, то на моряка. «Выведем тебя на чистую воду, притвора», – говорили наши улыбки. Моряк, не замечая усмешек, продолжал:

– Ваше письмо…

«Да еще и письмо! – подумала каждая про себя. – Ну, подожди…»

– Ваше письмо, сброшенное с самолета, подобрал я. Вот оно, у сердца. Я хранил его, как талисман. Оно помогло мне вырваться с Эльтигена.

– Эльтигеновец! – ахнули мы и тотчас его окружили плотным кольцом.

Для нас эльтигеновцы были герои из героев. Мы восхищались ими!

– О, я никогда не был в столь приятном окружении, – пошутил моряк.

– И не вырветесь, пока не расскажете все о себе, о десанте.

– Но стоит ли вспоминать?

– Расскажите, – повторили мы просьбу.

– Вы же помните, какая ужасная погода держалась в те дни?

– Да, нелетная, – подтвердили мы.

– Нелетная… Это по-вашему, – усмехнулся моряк, – а мы вышли в море. Волны швыряли наши катера. А шторм все крепчал. Пролив мелководный, маневрировать трудно. Одни катера были разбиты, другие не смогли пристать к берегу. Немцы буквально поливали нас огнем. У них позиции были выгоднее.

– Я видела горящие корабли, – вздохнула Аня. – А люди? Что стало с ними?

– Кто остался жив, шел в бой. И десантники, и экипажи катеров.

– А вы? – не унималась Аня.

– Что – я? – не понял моряк.

– Кто вы?

– А я – командир катера, девочки. – Он помолчал. – В районе Эльтигена гитлеровцы сосредоточили свои лучшие войска. Порт Камыш-Бурун, базу блокадных сил противника и очень удобное место высадки, захватить нам так и не удалось.

– Да, с Камыш-Буруна и по нас здорово зенитки били, – вставила Аня.

Она не отрывала от него глаз. Да и моряк часто посматривал в ее сторону. Иногда казалось, он рассказывал только ей:

– О нашем, скажем прямо, плачевном положении немцы прекрасно знали. Ведь они нас закупорили в Эльтигене. Каждое утро фрицы горланили: «Эй, рус Иван, иди завтракать! Сдавайся! Переходи к нам, накормим». Но никто, конечно, не перешел к немцам. Однажды над нашими головами появились ваши «кукурузники» и стали сбрасывать нам мешки с продовольствием и боеприпасами. Ваши письма нас согревали. Как ждали мы вас! Волновались за вас. Невестами называли.

– А что за нас волноваться? Нам было легче, чем вам, – сказала Аня. – Вы же – герои из героев!

– Ну уж, – смутился офицер.

Он определенно нравится Ане, да и нам тоже. Наша беседа затягивалась, и мы втайне радовались, что автомашина задерживается.

– Какие теплые шлемы у вас, – сказал вдруг моряк. – Мы сегодня ночью на плацдарм идем. В фуражке здорово сифонит…

– Форс держите? – Все смелее становилась наша Аня.

– Просто не успел получить. Спешил.

– Я бы дала вам свой шлем, но мне без него нельзя в полете. Хотите, дам теплую шапку? Совсем новая. Вчера получила.

И не успел моряк ответить, как Аня исчезла в доме и тут же выскочила с шапкой-ушанкой в руках. Моряк примерил – хороша.

– Спасибо. Через три дня верну.

Подошла машина, мы распрощались с моряком. По дороге кто-то вспомнил:

– Аня, а у нас построение должно быть.

– Ну и что?

– А шапка-то уплыла… Что ты скажешь комэску? Не по форме ведь одета.

– Он через три дня вернется.

– Ха-ха! Какая уверенность! А между прочим, что ты ему писала в письме?

– Я всем писала. Не ему одному. Его я не знала.

– Говори, он же с тебя глаз не спускал.

– Ох, чует мое многоопытное сердце, что штурман влюбилась, – сокрушенно вздохнула Нина Алцыбеева.