Гробы привезли в Пересыпь.

Когда их опускали в могилу, хлынул ливень. Струи дождя смешивались со слезами на наших лицах.

Я опять представила их в плавнях.

Анка стреляла в надежде, что ее услышат. Так почему мы не услышали? Эти мысли душили меня, и я не могла уже сдерживать рыданий.

Вскинув пистолеты, друзья погибших дали прощальный залп-салют. На гробы посыпалась мокрая земля…

Все побрели в свои эскадрильи. Погода была нелетной. С серого неба, сплошь покрытого облаками, похожими на сшитые в огромное полотно овчины, сыпалась нудная изморось. Ни дождь, ни туман – что-то вроде мокрой пыли. Было сумрачно и тоскливо. Тоскливо было и в доме. Одни валялись на постели, спрятав голову в подушки, другие бездумно передвигали шахматные фигуры, третьи что-то писали… Я прислонилась лбом к холодному и заплаканному от дождя окну. Не покидало страшное чувство горечи от сознания, что никогда не услышишь звонкого смеха друзей. Никогда не увидишь милую улыбку нашей «морячки». Невольно подумалось: «А сегодня Аня должна была проводить занятия с молодыми штурманами. Тема о ветре…» Вот ведь нелепость: в огне летала на Кавказе, Кубани, на Малую землю сколько полетов сделала – и без царапины! Однажды попала в ураганный ветер у Новороссийска, в знаменитую бору. Машину буквально за хвост ветром тянуло в море – и выбралась. Наверное, не может с человеком все время быть удача.

Ночью, укрывшись с головой в спальный мешок, я вдруг сделала для себя открытие: а ведь однажды и я могу погибнуть, как Тася и Аня. И не останется от меня следа, будто и не было вовсе такой, будто я ветер, который прошелестел и затих. Но ведь я была, чего-то хотела, верила, что мои мечты сбудутся. Выходит, что я враз могу стать прахом? Не может этого случиться! Это неправильно. Не могу я умереть…

Прошло две недели. 9 апреля наши войска сломили сопротивление врага на Керченском полуострове, прорвали его оборону. Это была, конечно, огромная радость. Но для нас она была омрачена: накануне погибли Панна Прокопьева с Женей Рудневой. Сгорели, рухнули за линией фронта.

11 апреля нам приказали перебазироваться на Крымскую землю и бомбить отступающего противника.

Я вышла на улицу. Задержалась на берегу моря. Был солнечный день. В воздухе смеялись чайки, словно на невидимых воздушных качелях стремительно падая и поднимаясь вверх. Море отливало яркой голубизной. Я остановилась у обрывистого берега, откуда мы с Аней часто любовались морем, вспоминая свои недавние школьные годы.

Послышались голоса подруг. Они звали меня. Пора было ехать на аэродром. Я побежала было к могилке проститься с Аней и Тасей, но вдруг остановилась как вкопанная.

У могилы стоял моряк с опущенной головой. Весенний ветерок трепал его темные волосы. Мне не хотелось мешать ему. Сам он не замечал никого вокруг. О чем он думал? Может, он вспомнил, как в Эльтигене Анка кричала слова приветствия с воздуха или как согревало его в боях ее письмо? Или он думал о том, что сгорела на войне его первая любовь, не успев еще набрать силу… Трудно сказать.

И пока бежала машина к аэродрому, я все смотрела на удаляющуюся могилу и на моряка.

Многое отошло в далекое прошлое. Но не исчезнет бесследно память о подругах. Я и сейчас вижу Аню живой: светловолосая, стройная, подтянутая, с начищенными до блеска орденами, стоит она на берегу моря и, улыбаясь, смотрит вдаль…

…Мы с Раей Харитоновой догоняли свой полк. Где он? Куда идти? Мы не знали. Подчинились движению общего потока отступающих.

Ставропольская степь была кремнево-спеченной, полынь пахла перебродившей земляникой.

Куда и неведомо зачем брели, лишь бы течь да растекаться.

Народу тьма, а никого не разглядеть, все на одно лицо, страхом, будто золой, припорошенные. Я и сама шла себя не помня, плыла, как в тифозном жару, ног под собою не чуя. Перегорела во мне душа чадным пламенем, прелой корою опадала с меня прежняя плоть, а в обугленном скелете моем зарождался другой человек, с тем же именем и фамилией, но с иными глазами и другим слухом. В общей мешанине вокруг я сразу увидела отдельные лица и в сплошном крике услышала разные голоса.

Я словно заново складывалась из них в другое, незнакомое еще мне самой существо. Тащились мы тогда на юго-восток слепым табуном, без оружия, ели, когда было что, и пили, где доставалось. Шли больше по ночам, а днем мессеры секли на бреющем все живое под собой.

Мы шли по опаленной солнцем степи. Впереди – своя, за спиной – чужая. Ты – граница государства. Шаг за шагом, шаг за шагом в глубь степи, в глубь страны.

– Воздух!

И смывает всех с дороги. В кювет – лицом, грудью, коленями – спасай, земля-матушка! Моторный рев, надсадный, вынимающий душу вой – водопад из поднебесья… И незыблемое – прочная земля – сотрясается, лопается, крошится. Лицом, грудью, животом, коленями в ненадежную землю. На дороге, путая постромки, бьется раненая лошадь, ржет, истерично захлебывается, в ее предсмертном крике что-то жутко человеческое.

Я прижалась к Рае: мне страшно.

Рае тоже страшно. Кругом незнакомые люди. Грязные, обросшие, смертельно усталые.

Вместе с темнотой пришла тишина. Вместе с тишиной – ощущение, что ты пока жива и что долго-долго будешь жить, долго, по крайней мере до утра. И можно распрямиться во весь рост.

Светят звезды, низкие, крупные, какие-то мохнатые. Степные звезды. Среди них, казалось бы неподвижных, выстроенных в знакомые с детства созвездия, нет-нет да потянутся ровной чередой блуждающие звезды.

Прижавшись друг к другу, мы улеглись на пыльную траву и тут же провалились в сон. А на рассвете опять побрели, еле волоча ноги. Впереди показалось какое-то село, и мы надеялись там напиться вволю, раздобыть кусочек хлеба, умыться… Но, не успев войти в село, увидели в небе целую армаду вражеских самолетов.

Из края в край по небу, распластав крылья, неторопливые, грузные, они шли прямо на меня. Для них степь что ладонь. В самом центре этой доверчиво раскрытой ладони – я, беспомощный, маленький человечек.

Гул моторов до отказа заполнил просторный солнечный мир, от неба до земли, гудят моторы, и дрожит каждая травинка.

Что может быть бескрайнее неба? А в этом необъятном небе стало тесно. Крылья, крылья, крылья, вытянутые тела, хвосты – тесно, небо в черных тяжких крестах. Степь шевелится от теней.

В угрожающе-равнодушном гуле моторов зародился сдержанно свирепый вой. Первый самолет наклонился, пошел к земле, второй, третий… Вой надрывный, разноголосый – спотыкается сердце, темнеет в глазах. Самолеты падают на меня, застывшую посреди распахнутой степи. От первого самолета отрываются крохотные крупинки – капельки… Бомбы! Я бросилась прочь от дороги, вжалась лицом, грудью, животом в черствую, горячую, пропахшую полынью землю. Земля неуютная, земля, не схожая с той, на какой выросла, земля родная, единственная надежда, спасай, земля!