На следующий день ядро все же размозжило голову коню. Освобождая ногу от стремени, Костенецкий назидательно произнес, обращаясь к солдатам, выскочившим из-за окопа помочь седовласому генералу:

— Робкого пуля всегда найдет, а смелого и штык боится!

Сколько этих «робких» коней пало под генералом? Никто не считал…

Война закончилась. Грудь генерала украсили ордена, а карьера его тоже закончилась. Навсегда! Аракчеев, взлетевший на верхнюю ступеньку государственной власти, встречаясь с бывшим соучеником, с притворным смирением гнусавил:

— Натерпелся я от вас, генерал, в пажеском корпусе, натерпелся… И врагам своим такого не пожелаю. Бог простит, я сердца на вас не имею…

Но злобу граф держал в сердце лютую и ходу боевому генералу, знавшему артиллерийское дело так, как никто, быть может, в Европе, не давал.

Если личное перевешивает интерес государственный, то человек такой — законченный подлец.

* * *

Из воспоминаний племянника В. Г. Костенецкого:

«Никто не питал такой ненависти к иностранному засилью в армии, как генерал Костенецкий, который по пылкости своего характера никак не мог скрывать к нему нерасположения и очень часто его обнаруживал, иногда к лицам, гораздо выше его стоящим в служебной иерархии. Это было причиной того, что служебная карьера тянулась очень медленно: его обходили чинами, орденами и только что терпели на службе. В 1812 году он был уже генерал-майором, командовал всею артиллерией гвардейского корпуса, но по окончании войны оставался все время в том же чине. И только государь Николай Павлович произвел его в генерал-лейтенанты, хотя продвижения по службе или просто назначения не последовало.

Он имел орден Владимира второй степени, и когда за какое-то отличие следовало наградить его высшим орденом или чином, то ему, как бы в насмешку, дали в другой раз тот же самый орден. Так что он и в титуле своем именовал себя кавалером ордена Владимира второй степени двух пожалований — случай едва ли не единственный в летописях нашей армии!»

Бездари не прощают таланта в других!

Историки дружно утверждают, что генерал образ жизни вел самый неприхотливый. Его кумиром был генералиссимус Суворов.

Даже в лютые морозы он не топил комнат, и ему никогда не бывало холодно.

— Закалка для солдата — вещь самая необходимая! — повторял Костенецкий. — В полевых условиях теплой печки не будет, а бить врага надо. Суворов постарше меня званием был, да и то жил, как простой солдат. А мне и сам Бог велел…

Слуги наметали перед крыльцом его дома сугробы снега. Поднявшись ото сна, генерал раздевался догола и нырял в снег. Потом он бежал домой одеваться, и от него подымался столб пара.

Спал генерал на жестком кожаном диване, без одеяла, простыни, и даже не пользовался подушкой. Когда друзья пытались уговорить его накрываться одеялом, Костенецкий резонно отвечал:

— Солдаты в походе разве на перине спят? Они дрыхнут на земле, завернувшись в шинель. Я тоже солдат. Вчерашней ночью и впрямь было несколько прохладно, от мороза деревья в саду трещали. Я и накинул на себя шинель. Милое дело, только запарился…

Питался генерал строго по солдатскому рациону. «Пища его была самая простая, — сообщает русский историк М. И. Пыляев, — борщ, каша и изрезанная говядина. Водки и пива не пил вовсе. Даже чаевничал без сахара».

А как он проводил военные учения! Об этом надо рассказать.

Едва солнце начинало светиться на горизонте, генерал приказывал трубачу играть тревогу. Офицерам указывал место и время, куда им следует прибыть с их подчиненными и пушками.

Сам же скоро-скоро вскакивал на коня и несся во весь дух к месту учений. А наездник он был удивительный! На коне перепрыгивал через глубокие овраги, где сам черт голову сломит. Даже мало кто из кавалеристов мог соперничать с генералом в ловкости и храбрости.

Заметим, однако, что труднее всего приходилось коням, на которых скакал бравый генерал. Они нередко выходили из строя под его могучей фигурой.

Итак, прискакав первым к месту учебы, он быстро спешивался, догола раздевался и начинал кататься по росистой траве.

— Это моя суворовская утренняя ванна! — с гордостью объяснял Костенецкий.

Когда батарея по тревоге поспевала на указанное ей место, генерал уже сидел в седле и начинал командовать…

Много ходило в то время рассказов о его необыкновенной физической силе: он разгибал подковы, сгибал серебряные рубли, перетаскивал на себе многопудовые пушки.

Забавный случай, о котором еще в прошлом веке много раз упоминали историки, произошел с генералом в один из его приездов в Киев. Его пригласили на бал. Как мы уже знаем, Костенецкий был хорош собою, весел, остроумен и в женском обществе пользовался неизменным успехом.

На сей раз дамы решили пошутить над Костенецким. Едва он появился в зале, они на серебряном блюде поднесли ему искусно сделанную из камня грушу.

Генерал «раскусил» милую шутку. Он стал горячо благодарить:

— Ах, как вы любезны, сударыни! В чьем саду вырос столь чудесный плод? Сроду таких не видывал!

Продолжая добродушно улыбаться, генерал сжал в своей громадной ручище «грушу»… На глазах изумленной публики, с любопытством наблюдавшей за этой сценой, «груша» рассыпалась в прах.

— Простите, — лукаво произнес генерал, — груша хороша, но слишком для меня мягка.

После этого случая авторитет генерала и интерес к нему еще более выросли.

Но он так и не успел обзавестись семьей.

— Наши жены — пушки заряжены! — шутливо говорил Костенецкий.

Генерал имел среди сослуживцев и солдат необыкновенную популярность. Особенно боготворила его молодежь, которая искала случая поговорить с ним. Один из участников такой встречи оставил запись беседы.

— Что помогло вам развить силу и стать таким богатырем? — спросили Костенецкого.

— Солдатский образ жизни и экзерциции с ядром, — бодро отвечал тот.

И генерал тут же показал эти «экзерциции». Он взял в руки громадное, фунтов на двадцать, артиллерийское ядро и начал перекидывать его из руки в руку. При этом он постепенно увеличивал амплитуду броска, пока не дошел до прямо-таки циркового номера: взмахом распрямленной руки бросал эту тяжесть через сторону над головой и ловко, почти не глядя, ловил ядро на вытянутую в сторону руку.

Описываемые события происходили, когда генералу было далеко за пятьдесят! Каков же он был смолоду? — с восхищением думали свидетели этих «экзерциций».