– Уходишь?

– Да так… Прошвырнемся неподалеку.

Мы договорились сыграть свадьбу в день Победы. И перед каждым серьезным заданием я отдавал ей на хранение, а если что – на память, все свои фронтовые сокровища: темно-вишневую «звездочку» за Неман, серебряный – отцовский подарок – портсигар и часы на цепочке, на руке у меня оставались другие – со светящимися стрелками. Она проводила меня в соснячок и крепко – на счастье – поцеловала.

С автострады на Данциг я почти сразу же свернул на узенькую шоссейку, тесно обсаженную старыми липами, а через пару километров велел водителю вырулить на лесной проселок. Я решил держаться подальше от основной магистрали. Сержант Сементяй пылил на своем мотоцикле впереди, не теряя нас из виду. По пулеметной башне, по броне хлестали ветки орешника, в смотровых щелях прыгала, качалась песчаная колея. Вцепившись в скобы, я ждал в любое мгновение взрыва под колесом или выстрела притаившегося фауст-патронщика. Но пока что судьба нас миловала, и километр за километром мы забирались на север все дальше и дальше. Немцы не попадались. Несколько раз мы объезжали остовы сгоревших грузовиков, поваленные телеграфные столбы, но ничего, что говорило бы о заблаговременно подготовленных позициях, опорных пунктах, не было. Прошел час, другой… Солнце напекло броню, и я уже не раз прикладывался к фляжке с чаем, рискуя выбить на колдобине зубы.

– А вот не будет немцев, товарищ лейтенант, – уверял меня водитель. – Помяните мое слово, не будет.

– Почему не будет?

– Да они сейчас все в порту. На пароходы погрузятся да деру в море.

Потом и в самом деле я помянул его слова: оборонять Данциг или Кенигсберг немцы не собирались. Выдохлись. Но кто же знал это тогда, когда мы колесили по померанским дорогам?

Сементяй притормозил мотоцикл и сделал нам знак. Мы подкатили. Я приоткрыл дверку.

– Товарищ лейтенант, приехали! – радостно возвестил сержант. – Дальше – море.

Я выбрался из броневика. Сквозь реденький соснячок проступала синевато-седая, в белых зазубринках ширь. Море?! Неужели море? Забыв про все, про осторожность, я зашагал по хвойной подстилке навстречу рокочущему гулу. Сементяй пошел вслед за мной.

Далеко слева краснели черепичные крыши Сопота. Я видел их боковым зрением. Взгляд мой, ничем не сдерживаемый, вырывался в непривычно просторную даль.

Солнце, распластанное по взморщенному морю, широкой лентой выбегало, выкатывалось на берег золотыми блестками на спинах волн. Штормило… Серые валы вздымались на зеленый просвет, затем свивались в белые загривки и шли на берег враскось, вопреки всем законам физики. По плитам мола шальная волна пробегала, взбивая белые султаны, стремительно, как пальцы взбесившегося виртуоза проносятся по клавишам, срывая с них каскады звуков.

На внешнем рейде стояли три транспорта и два корабля, неразличимо одноцветные, будто отлитые из синевы морского свинца и придавленные синевой же низких туч.

Широкий песчаный пляж был усеян обломками ящиков, обрывками тросов, противогазными коробками, намокшим армейским рваньем…

В полукилометре справа громоздился штабель каких-то ящиков, на которые был наброшен брезент. За ним, прикрываясь от ветра, прохаживался долговязый автоматчик. Он поглядывал в мою сторону, не проявляя особой враждебности. Может, принял за своего, может, просто надоело воевать. Не сводя с него глаз, я сделал шаг по плотному, накатанному песку, затем другой, третий… Мне очень-очень хотелось потрогать море рукой, попробовать на вкус. Сапоги погрузились в белую пену, холодная вода обжала голенища. Я сложил ладони ковшиком и зачерпнул. Книги не обманывали – море было соленым! Я отстегнул фляжку, вылил остатки чая и наполнил ее морем по самое горлышко. Пусть и Лида попробует море. Первой из всей бригады!

Мокрый выше колен, с сапогами, полными воды, я вышел на берег. Часовой повесил автомат на грудь и не сводил с меня глаз. Пальнет или не пальнет, гад? Успею добежать до сосняка или нет? Гад не пальнул…

Я добрался до своего броневика, и пыльно-зеленый крутоскулый БА-64 развернулся хищной мордой на юг.

Мы вернулись к своим засветло. Командир бригады расстелил карту.

– Ну, показывай…

– Мы добрались до Сопота. До самого моря. Никаких опорных пунктов не обнаружили.

– Врешь!

– Мы вышли к морю, товарищ полковник.

Комбриг наш был отчаянно храбр и столь же скор на расправу.

– Быть того не может! В лесу отсиделись! Трус и брехло… Сдать оружие!

Со слезами на глазах я вытащил свой пистолет из кобуры и передал его начальнику Смерша.

– За невыполнение боевого задания – под трибунал!

«Вот тебе и свадьба в день Победы…» – мелькнула отчаянная мысль.

– Подожди меня в соседней комнате! – кивнул мне начальник Смерша, взгляд его не предвещал ничего хорошего. Я долго сидел в какой-то комнатушке, все еще не веря в такой нелепый поворот судьбы. Я хорошо помнил, как расстреляли перед строем за трусость командира пулеметного взвода в прошлом году. Жуткая картина встала перед глазами. Во рту пересохло. Я достал фляжку, отвинтил крышку и поперхнулся – вода была соленой. Море!

Я вбежал с протянутой фляжкой к комбригу.

– Товарищ полковник, попробуйте! Мы вышли к морю… Я набрал во фляжку. Попробуйте!

Полковник плеснул в стакан из фляжки, осторожно пригубил, сплюнул…

– Соленая, черт!

Попробовал и начальник штаба, «смершевец».

– Морская… Факт.

– Ну, лейтенант, – покачал головой комбриг, и это надо было понимать как прощение. – Давай-ка еще раз покажи, как вы ехали…

– Оружие верните.

– Отдайте ему пистолет.

Начальник Смерша нехотя вернул мне мой ТТ…

* * *

Еремеев с трудом очнулся в кунацкой.

Странный бред… А может, сон. Это только после наркоза такие глюки. Да не глюки… Батя про эту фляжку рассказывал… Но ясно-то как! Как будто сам там побывал. Прямо как в песне – «все, что было не со мной – помню».

Нельзя на спине спать, спинной мозг перегреется, отсюда и кошмары. Он с трудом перевернулся на правый бок и только тут понял, что левую сторону груди изрядно покромсали: под бинтами заныла хирургическая рана.

Рядом, на спинке стула, чернело брошенное кимоно. Он дотянулся до него, уткнулся носом, вдыхая родной запах. Вдыхать запах человека, все равно что его звать. Если вдохнуть посильнее, то он возникнет, появится, материализуется из собственного запаха.

Он втянул носом изо всех сил, но возникла не Карина, а Герман Бариевич.

– Ну, как самочувствие? Что же вы мне, голубчик, не сказали, что у вас идиосинкразия к новокаину? А еще бывший врач. Так и окочуриться недолго… Ну, ладно. Все обошлось. Завтра встанете, покажу один фокус.