в мае 1919 г. отмечалось, что пополнения, направляемые в Красную армию, «не могли даже пополнить естественную убыль людей на фронтах и убыль от развивающегося чрезмерного дезертирства, и в настоящее время число штыков и сабель как в действующей армии, так и в частях внутренних округов уменьшилось на 85 тыс. т. е. на 20 процентов»[976]. Сколь бы масштабными ни были приведенные данные, они отнюдь не вызвали крах Красной армии и советского государства. Достаточно привести горькие слова генерала А. И. Деникина, сказанные им о гибели русской армии осенью 1917 г., чтобы увидеть очевидную разницу: «Как лавина, двигалась солдатская масса по железным, водным, грунтовым путям, топча, ломая, разрушая последние нервы бедной бездорожной Руси»[977]. Необходимо помнить, что большая часть отнесенных в разряд дезертиров Красной армии это уклоняющиеся от службы. В целом за годы Гражданской войны уклонения от явки к призыву составили 75 % всей дезертирской массы, побеги после приема на военную службу – 18–20 %, побеги из войсковых частей – 5–7 %[978]. А. Козаков (Казаков) отмечал, что к моменту завершения Гражданской войны в Красную армию было мобилизовано больше возрастов, чем за годы Первой мировой войны, однако по численности она заметно уступала царской армии[979]. Подобное сравнение весьма эффектно, но вряд ли корректно, учитывая как «стартовые позиции» (1914 и 1918 гг.), так и сам характер войн.

В справке отчетно-статистического отдела Главного управления РККА от 26 июля 1924 г. данные о не разысканных дезертирах приведены в разделе «безвозвратные потери». Таковых на тот момент насчитывалось 20 тыс.[980] Добавим, что за время боевых действий только в 1921–1922 гг. в числе безвозвратных потерь значились еще 32 773 дезертира[981]. Злостное дезертирство непосредственно из частей действующей армии за 1918–1920 гг. составило 27 560 человек (вместе со случайными смертями и суицидом). Это лишь 0,6 % от всех потерь Красной армии, включая санитарные, но в сегменте безвозвратных потерь это уже 7,5 %[982].

Н. А. Корнатовский отмечал, что масштабы дезертирства по Петроградскому военному округу с сентября по ноябрь 1919 г. почти в два раза превзошли численность 7-й армии, а количество дезертиров только в двух губерниях – Петроградской и Псковской – «полностью и даже с некоторым избытком поглощало силы Северо-Западной армии»[983]. Из докладов политотдела Петроградского укрепленного района о состоянии воинских частей во второй половине января 1920 г. можно увидеть, что по большинству частей количество дезертиров за две недели не превышало десяти человек, хотя самовольные отлучки были «очень часты». Дезертирство за 27 января – 12 февраля 1920 г. 45 красноармейцев 1 стрелкового полка отдельной бригады Петроградского укрепленного района объяснялось особенностями пополнения данного полка, который состоял почти целиком из дезертиров[984]. В политической сводке военной цензуры по Петроградской губернии за первую половину сентября 1920 г. около двух листов заняли краткие выписки из корреспонденции красноармейцев только лишь двух стрелковых запасных полков в Красном Селе, притом что еще со времени Первой мировой войны солдаты, прекрасно зная о цензуре, «конечно, в письмах, как общее правило, не откровенничали»[985]. Ситуация, судя по всему, здесь сложилась близкая к критической. В сводке постоянно повторялись подобные сообщения: «У нас каждый день бегут по 100 человек», «здесь много уходят по много раз, наверное, и нам не миновать» т. д.[986]

При сравнении показателей бегства из частей трех исследуемых губерний необходимо делать это относительно количества войск, расположенных в них. А оно было далеко не одинаковым. Разница между 312 дезертирами-красноармейцами по Петроградской губернии по сравнению с 32 «новгородцами» за 1–15 декабря 1919 г. или 1087 дезертировавшими из частей Петроградской губернии по сравнению с 50 «псковичами» за 1–15 августа 1920 г. объясняется в первую очередь разницей в численности сконцентрированных в этих губерниях войск[987]. Уровень дезертирства из тыловых частей (по данным за 16 июля – 7 октября 1919 г.) в Петроградском военном округе М. А. Молодцыгин нашел удивительно низким – всего 0,08 % от всей массы военнослужащих, тогда как в целом по стране – 7,4 % (в 92 раза больше)[988]. Данный исследователь никак не комментирует это соотношение, скорее всего, оно ошибочно.

Выдержки из «белогвардейских сводок» о состоянии Красной армии на начало 1921 г. и уровне дезертирства в ее рядах приведены в работе К. В. Скерского: «По советским данным дезертирская норма составляла в общем 19 %, а для пехотных частей 22 %». Отметим, что данный автор внимательно комментировал все «перегибы» воспоминаний и документов противников большевиков, но здесь никак не отреагировал на весьма симптоматичное понятие «дезертирская норма», с которым мы еще столкнемся в несколько ином виде. В целом, приведенный у К. В. Скерского документ оценил количество бежавших из Красной армии «в одну треть списочного состава»[989].

В конце октября 1920 г. на совещании губернских военных комиссаров Петроградского военного округа было озвучено положение в дезертирском вопросе в рассматриваемых губерниях: по Петроградской – «более менее благополучно», по Псковской – «удовлетворительно», по Новгородской – «среднее»[990]. Курс на нэп и свертывание боевых действий дали о себе знать, но тем не менее по стране за 1921 г. дезертировали 231 тыс. красноармейцев (в том числе 1704 человека командного состава)[991]. Только через органы ВЧК в 1921 г. прошли 9506 обвиненных в дезертирстве, а уже в следующем году – в 4 раза меньше[992]. Всего по РСФСР в 1922 г. дезертировали 112 224 человек (в том числе 3763 командира)[993].

Председатель ЦКД С. С. Данилов в своем докладе, который лег в основу всей реорганизации системы борьбы с дезертирством в апреле 1919 г. и сказался на системе комплектования Красной армии, сделал упор на том, что «ослабляет нашу армию не столько дезертирство в подлинном и точном значении этого слова, сколько уклонение от явки по мобилизации… объявление новой мобилизации по целому ряду губерний только увеличит число уклонившихся», а безнаказанность уклонившихся «развращает не только население… но и армию»[994]. Л. Д. Троцкий писал: «…губернии давали огромный процент дезертиров; это слово неточное: речь идет об уклоняющихся от явки по воинской повинности»[995]. По Петроградскому военному округу за первое полугодие 1920 г. из частей сбежали «всего» 17 593 красноармейца, а извлечены за тот же период 125 489 чел.[996] Уже это соотношение дает понять, что уклоняющиеся – львиная доля дезертиров.

Главком И. И. Вацетис в беседе с журналистом «Звезды», говоря о неуспехе мобилизации на селе и дезертирстве крестьян, кроме «веками привитого недоброжелательства к солдатчине», отметил общую неразвитость деревни, хлебную политику большевиков и бестактные действия местной власти[997]. К главным причинам массового уклонения Н. Н. Мовчин относил «спутанность населения сменой властей, призывов, мобилизаций и фактическую безнаказанность