же ты сунешь свой нос не в своё дело, — прощебетала она, приобнимая Адониса за талию. Он побледнел при виде меня и даже попытался отшагнуть от Афродиты, но она держала его крепко. Естественно. Не может же она допустить, чтобы её игрушка имела собственное мнение. Оно может уязвить её самолюбие.

— Ты не обязан проводить эти месяцы с ней, — обратилась я к Адонису, стараясь говорить максимально ровно. — Ты же это понимаешь?

Он кивнул и отвёл взгляд. Рыболовная сеть уже никого не интересовала.

— Прости.

— Не извиняйся, — ответила ему, прожигая взглядом Афродиту. — Уверена, это была не твоя идея. Так почему же ты с ней?

— Не могла же я просто бросить его посреди зимы? — театрально округлила глаза Афродита.

— Он должен был провести эти четыре месяца один. Таков был уговор.

Она наклонила голову вбок и фальшиво улыбнулась.

— Разве? А мне помнится, папуля сказал, что Адонис может провести эту треть года по своему желанию. И голодной смерти он предпочёл остаться со мной.

Хитрая стерва. Я подняла руку, чтобы ударить её, но какая разница, если она всё равно не почувствует боли?

— Так вот почему ты так легко уступила мне первые четыре месяца… Чтобы потом обманом провести с ним остаток года.

Она рассмеялась.

— Естественно. Слушай, он же всё равно не может пойти к тебе, так почему бы ему не провести время со мной? Он любит меня.

— Не так, как меня, — огрызнулась я.

— Да неужели? Адонис, расскажи Персефоне, как сильно ты меня любишь.

Он скривился, избегая встречаться глазами с нами обеими. По крайней мере, он вырвался из хватки Афродиты, и, взяв сети, молча вышел на берег.

Ладно. Если он не хочет говорить за себя, то я выступлю в его защиту.

— Вот видишь? Он даже не отвечает тебе, — я выпрямилась в полный рост. — А меня он любит без всяких уловок. Если бы я только могла остаться здесь…

— Но ты не можешь, — перебила Афродита. — Неужели не понимаешь? Гефест знает о моих интрижках. Он знает, что мне это нужно, чтобы оставаться самой собой, и принял эту часть меня задолго до нашей свадьбы. Но не Аид. Несмотря на всё, что ты ему сделала, он любит тебя. Любит так давно, что эти чувства стали такой же частью его самого, как и Подземный мир. Но даже имея его безусловную, безграничную любовь, ты просто берёшь и отворачиваешься от него, причиняя боль самым что ни на есть жестоким образом.

Я открыла рот, чтобы возразить ей. Ярость закипала во мне быстрее, чем я могла бы выплеснут её, но Афродита не унималась. Она подходила всё ближе и ближе ко мне, уже чуть было не касаясь меня носом, и я едва держалась, чтобы не накинуться на неё.

— Ты эгоистка, Персефона. Самое эгоистичное существо, которое я когда-либо встречала. Из-за тебя страдает Деметра. Из-за тебя страдает Гермес. Из-за тебя так сильно страдает Аид, что от него осталось лишь бледное подобие того бога, каким он был до того, как ты вырвала его сердце и бросила на съедение псам. Ты причиняешь боль окружающим снова и снова. И хуже всего то, что тебе плевать. Можешь сколько угодно кричать на весь мир, как ты любишь Адониса, но ты никогда не сможешь быть с ним полностью. И однажды ты заставить его страдать так же, как и всех остальных своих близких. Я этого не допущу.

Я молча смотрела на неё распахнутыми глазами. Все слова, которые я хотела бросить ей в ответ, растворялись на языке. При всех её недостатках Афродита хорошо разбиралась как в любви, так и в людях. Она видела и хорошее, и плохое, могла взвесить их на чашах весов, прежде чем судить. И если такой меня видит самая лояльная к чужим недостаткам богиня…

Может, всё дело в нашем соперничестве. Может, она видела мою ненависть к ней. Может, она просто хотела победить. Но как бы то ни было, она бы не стала говорить всего этого, если бы искренне так не считала.

Тяжесть её слов обрушилась на меня, и теперь я стола перед ней — дрожащая, раскрытая, уязвимая — и не знала, что ответить. Совет тоже видит меня такой? И Аид? А мама… она тоже так считает?

Может, они и правы?

— Я… Мне лучше уйти, — в горле застрял ком, но я нашла в себе остатки сил, чтобы добавить: — Ослабь поводок, Афродита. Дай Адонису свободу. Если ты правда его любишь…

Не договорив, я покачала головой и, не оставляя шанса продолжить сыпать соль на раны, переместилась обратно в Подземное царство. Обратно к Аиду.

В мир, которому я принадлежу.

* * *

Я провела в обсерватории остаток ночи, не возвращаясь в свои покои. Аид всё равно не заметит. Даже если бы вдруг он решил зайти ко мне, что вряд ли, я не хотела его видеть. Мне нужно было побыть одной.

Я прокручивала слова Афродиты в голове снова и снова, без остановки. Она была права, и я ненавидела себя за это. Ненавидела себя за всё. Но в то же время она не понимала… Не видела всей картины — той жизни, на которую я была обречена, и всех вещей, которых я была лишена. Она была любима всеми вокруг, куда бы ни пошла. А я… Я была той, кого все боятся, — царицей Подземного мира. Никто не хотел меня видеть. И в те редкие моменты, когда я поднималась в мир людей, они все бежали прочь от меня. Кроме Адониса.

Для Афродиты он был не более чем необыкновенно красивой игрушкой, но для меня он олицетворял всё, чего я была лишена прежде. Афродита не понимала этого — куда уж ей, если её мир преисполнен любви? Она никогда не останется одна. Ей не грозит вечность в одиночестве с разбитым сердцем. А для меня это реальность. И как бы хорошо она ни умела судить других, мою трагедию ей просто не понять.

К наступлению утра больше всего на свете я хотела защититься, оправдаться. Несколько минут я спорила сама