Ему хотелось напоследок написать что-нибудь своим товарищам, выразить то, что было у него на душе. У него и раньше была такая привычка – уходя из редакции, писать им какое-нибудь доброе напутствие. Потом это стало традицией. Пеццеи никогда не уходил, не оставив им нескольких строчек. При этом он мысленно представлял себе их лица, когда они на следующий день находят его послания. Все, кто сочинял материалы для «Scherer», знали о привычке художника писать послания и первым делом подходили к его столу. Это был знак, что он о них думает и помнит.

Пеццеи поискал глазами лист бумаги и увидел открытку со своим рисунком, иллюстрацией к еще не вышедшей книге. Это было кстати: оставить автограф на собственной работе.

Он посмотрел, что на ней нарисовано, чуть заметно усмехнулся и крупным, размашистым почерком написал: «Вперед к победе! Радуйтесь жизни! Пеццеи-младший».

Открытку он оставил на столе и вышел на улицу.

На ней был изображен могильный холмик с покосившимся крестом.

Через день эта открытка с его рисунком и посланием станет достоянием всех и превратится в историю.

Без пяти минут два бой был в самом разгаре. Стрелки кайзера, вооруженные штыками, расталкивали толпу, тесня ее к стенам домов на Бургграбене и улице герцога Фридриха.

Видевший издали бегущих людей Эрих Кнойсль, сам того не подозревая, смог сообщить одну удивительную вещь. Там, где длинный переулок Шлоссергассе, идущий почти от центра, изгибаясь змеей, выходил на Марктграбен и смыкался с отходящим от конца улицы Герцога Фридриха переулком Кибахгассе как раз в той точке, где находился «Красный орел», не было движения стрелков. В противном случае выбежавший из ресторана советник оказался бы прямо в их окружении. Но он видел бегущих людей только издали – в проеме арки, за которой была улица герцога Фридриха с гостиницей «Белый Крест». При этом со стороны Бургграбена военные заняли все переулки, выходившие на эту улицу. В два часа ночи они были уже рядом с «Золотой Розой». Внутри кто-то бежал по лестнице, слышался топот ног. Окно было разбито.

В то время как одни отряды продвигались по Бургграбену, другие уже рассредоточились по переулкам, отходящим от собора. Некоторые зашли в аркаду «Золотой Розы» с тыла – из переулка Штифтгассе.

Как свидетельствовали впоследствии очевидцы, стрелки подошли к дверям ресторана вплотную. Вдруг один из них увидел молодого человека с блокнотом.

У Августа Пеццеи была немецкая внешность: голубые глаза и русые волосы. В этот момент он, оттесненный толпой, прислонился к двери и, размахивая рукой с блокнотом, что-то говорил людям, которые едва не сбили его с ног, теснимые войсками сзади.

Он стрелков не видел. Рядом вертелся черный ретривер. Художника никто уже не слышал: бегущим было явно не до него, и вокруг «Золотой Розы» царила страшная суета.

Согласно официальной версии, стрелком, который увидел художника, был вышедший из переулка Штифтгассе Луиджи Минотти, итальянец из провинции Борго. Минотти долю секунды немигающим взглядом смотрел на человека перед собой, а потом, когда художник отвернулся и сделал два шага в сторону площади, вдруг бросился на него с криком:

– Во славу Божью! Смерть немецким тварям! – и вонзил штык ему в спину.

Никто в первое мгновение не понял, что произошло. Август Пеццеи обернулся и широко открытыми глазами с удивлением смотрел на убийцу, успевшего выдернуть окровавленный штык. Потом художник упал рядом с входом в ресторан. Минотти с его штыком оттеснили назад. Ретривер какое-то время не понимал, что ему надлежит делать. Он то присаживался рядом с телом хозяина, то принимался метаться, глядя на арку. К несчастному художику бросились те, кто оказался рядом.

Раздались крики:

– Врача! Врача! Человека ранили!

Люди, окружившие истекающего кровью Пеццеи, расступились, пропустив бледного как смерть бургомистра.

– Врач здесь, – сказал Вильгельм Грайль и, повернувшись назад, истерично закричал в сторону улицы: – Да где врач?! Долго ждать?

Он наклонился к раненому и шептал ему что-то ободряющее. Появился врач в сопровождении вице-мэра Эрлера.

– Господи всеблагой! Это же Пеццеи! – произнес советник в ужасе. – Младший Пеццеи!

Врач наклонился к художнику, взял его за руку, но тут же отодвинулся и покачал головой с каменным лицом.

– Бесполезно. Ничего нельзя сделать, – едва слышно произнес он стоявшему рядом бургомистру.

– Не может быть! – закричал Эрлер. – Он просто ранен! Надо перенести его отсюда.

– Он что-то говорит, – вдруг заметил Грайль и наклонился к художнику.

– Что? Что он сказал?

– Спрашивает, где его собака.

– Не трогайте его, – сказал врач. – Он уже отходит. Позовите священника, – он вновь наклонился к художнику и, взяв его холодеющую ладонь, мягко сказал: – Мужайтесь, дорогой… молитесь.

Эрлер все это время стоял как в каком-то мороке и смотрел на художника. Тот уже не видел, не различал ничего вокруг, его глаза подернулись туманом. Краска быстро исчезала с лица, и щеки стали воскового цвета.

– Нет, – сказал Эрлер. – Нет! Только не это! За что?!

А сам думал с ужасом: «Какого священника? Почему священника? Зачем?»

Эрлер наклонился, опустился на колени и негнущимися ладонями коснулся щек умирающего. Руки вице-мэра задрожали. Он поднял глаза на остальных:

– Все кончено… Кончено…

Дальнейшие события развивались с головокружительной скоростью.

– Что вы стоите?! – закричал Грайль на полицейских, столпившихся возле «Золотой Розы». – Немедленно очистить улицу! Всех арестовать! Задержать убийц!

Полицейские топтались, не понимая, что они должны делать, потом попятились от дверей и исчезли. Связываться с военными они боялись.

Часы на башне пробили четверть третьего.

– Господи, господи! – бормотал Эрлер, закрыв глаза. – Что ж за часы такие… Бьют и бьют… И бьют, и бьют… Каждую четверть жизни меряют… Невозможно же так…

– Пойдемте, советник, – Грайль тронул его за плечо.

Эрлер поднял на него глаза, плохо понимая, что происходит.

– Я не могу, – сказал он, – не могу поверить… почему он? Почему именно он?

– Нам нужно унести отсюда покойного и наводить порядок, – Грайль постарался вернуть своего заместителя к реальности. – Представляю, что сейчас начнется.

Подошел губернатор Шварценау, которому уже успели сообщить, что произошло.

– А-а, – сказал Эрлер, увидев генерала, и щека у него дернулась, а левый глаз налился лазурью. – Ва-аше Превосходитель-ство!.. Что ж это у вас за стрелки такие? Сбро-од!! Откуда?!