– Да, вот именно! Хотелось бы знать… имя… того… который… – присоединился к нему ощутивший все превосходство своего положения бургомистр, а потом вдруг заговорил быстро и с напором: – А я ведь предупреждал, что этим все закончится! Я говорил… Вы превратили мой город в казарму! Вы за это ответите!

– Прекратите истерику, – ответил Шварценау и подумал: «Я губернатор или кто? Вспомнил тоже! “Его город”… Сам виноват…»

– Мы это так не оставим! – взорвался бургомистр. – Мальчика убили! Художника великого… Найти и судить! Всех вас судить! Честных немцев разделывают, как скот на бойне! В моем городе!

Но ответить Шварценау ничего не успел, потому что послышались звон и грохот.

На них со второго этажа посыпались разбитые стекла, а с площади донесся рев толпы, на которую стрелки наступали уже возле колонны Святой Анны.

– Люди! – закричал Грайль, забыв о губернаторе. – Дайте пройти! У нас жертвы! Здесь убитый! Расступитесь!

Толпа, отшатнувшись, расступилась.

Тело художника, ничем не накрытое, как есть, понесли в сторону ратуши, и люди встали по обе стороны, образовав коридор для траурной процессии.

Все с ужасом смотрели на сквозную рану и вытекавшую на рубашку кровь.

Эрлер молча рыдал, тяжело всхлипывая. А Грайль думал только об одном – поскорее доставить тело в комендатуру, не видеть города, людей, забыть, не думать, заняться делом.

«Уйти подальше, ничего этого не слышать…».

Едва они удалились в сторону ратуши, как на «Золотую Розу» вновь посыпался град камней. Толпа ворвалась в ресторан, круша все на своем пути.

К трем часам ночи интерьер гостиницы «Белый Крест», пристанища лидеров ирредентизма, был полностью разрушен. В нем видели чуть ли не главный источник зла. Все утро разъяренные группы людей крушили итальянские магазины, хозяева которых успели скрыться из города. Полиция уже ни во что не вмешивалась.

Многие немцы оказались ранены и травмированы. Два фургона Красного Креста доставляли их в полицейский участок, где работал пункт медицинской помощи. Взбешенная толпа оставшейся на мостовой кровью художника нарисовала на изрешеченных пулями ставнях торгового дома Гатти большой крест. Были травмы и у итальянцев, задержанных полицией. Студенты правового факультета Джованни Амбрози, Марио Верзегнасси, Марио Скотони и Барнабе Анионори, студенты философского факультета Арсанио Прампони, Артур Кастелли, Иоганн Данелли и Бруно Паризи, уроженцы Роверето фармацевт Карл Дорелли и техник Туллио Скотони сообщили о получении травм во время их транспортировки в отделение полиции.

Около трех часов ночи полиция, которую прикрывали двадцать девять военных, наконец задержала и беспрепятственно отправила в участок сто тридцать семь итальянцев. Полицейские конфисковали у арестованных девятнадцать револьверов, девять кастетов, три кинжала и сорок девять петард. Среди задержанных были Альчиде Де Гаспери, Чезаре Баттисти, Антонио Пранцелорес, Антонио Пиджеле, Луиджи де Кампи, Фердинандо Пасини, Джамбаттиста Адами, Луиджи Канестрини, Малга Зурес, Артуро Бонетти. Для активистов студенческого движения арест был в то время чем-то вроде боевого крещения. Не считая себя виновными и сидя свои двадцать суток в застенке без всякого обвинения со стороны властей, они перестукивались азбукой Морзе и писали свои имена на мисках и ложках, выданных им охраной. Позднее этот тюремный инвентарь с надписями окажется в музее и тоже станет достоянием истории. Де Гаспери все двадцать дней заключения читал в камере «Фауста» и готовился к экзамену.

* * *

Стрелков перекинули на защиту итальянского консульства и отеля, где были размещены приехавшие из других городов итальянцы, не попавшие под арест. Их жизни теперь угрожала серьезная опасность.

Стрелки глухо ворчали. Они считали, что задача ими до конца не выполнена, потому что в центре города еще оставалась агрессивная толпа, вооруженная палками и камнями. Она двинулась через триумфальную арку в Вильтен – к факультету на Либенеггштрассе.

Было ясно, что итальянскому юридическому факультету в Инсбруке пришел конец, но толпа не пожалела и само здание – красивый четырехэтажный особняк. Выбили двери, разрушили лестничные пролеты, разнесли в щепки мебель и оборудование, ни одного целого стекла уже не осталось. Следующими на пути погромщиков были редакция агрессивной католической газеты «Neue Tiroler Stimmen» и издательский дом «Katholische Vereinsbuchhandlung» («Католическое книжное собрание»). На площади перед Восточным вокзалом собралась толпа из трех тысяч человек. Они выкрикивали: «Отомстим за смерть Августа Пеццеи!»

Командир батальона стрелков лейтенант Лойпрехт[332]направил к вокзалу конную гвардию. Толпа с площади ушла, но к четырем утра на Музеумштрассе немецкие студенты с криками «Смерть убийцам Пеццеи!» расколотили фасад дома, в котором жил сам Лойпрехт.

Из показаний лейтенанта Лойпрехта:

«Примерно в 9:30 вечера мне сообщили, что большое количество протестующих начало продвижение в сторону императорского дворца. В один миг большая площадь перед Дворцовым театром была заполнена разъяренной толпой, которая потом отправилась бросать камни в окна моей квартиры на первом этаже. Атака оказалась настолько сильной, что все окна моей квартиры превратились в груду осколков»[333].

Потом, уже не зная, что еще разрушить, люди отправились дальше в пригород, к замкам местной аристократии. Первой жертвой стал дворец консервативного католика графа Траппа. Заодно по дороге разбили окна в императорском дворце и особняке губернатора.

* * *

Больше ничего не имело значения. Эдуард Эрлер вдруг осознал это со всей ясностью. Чувство пустоты лишь окрепло после посещения им морга военной комендатуры, где он вновь увидел тело. Его потрясла эта обстановка. На простом армейском матрасе из соломы между двумя тусклыми лампами лежало безжизненное тело того, кто еще совсем недавно написал «Автопортрет», «Дом на водопаде» и «Мадонну». В этой жалкой, плохо освещенной комнате Пеццеи казался еще бледнее. Беспомощное тело на тюфяке, пропитанном кровью.

Рядом стоял полицейский и писал протокол, монотонно зачитывая:

– Пеццеи Август Ганс, неполных тридцать лет. Личные данные – пол мужской, волосы русые, глаза голубые, усы русые, бороды нет, нос прямой, короткий…

Эрлер видел только эту картину – бледное лицо, распахнутый воротник рубашки, расстегнутый жилет и в самом центре груди – кровавое пятно.