— Вы сделали это из ревности? — предположил Турецкий. — Потому что в его жизни появился молодой человек, которому он начал уделять больше внимания, чем вам?

— Я уже сказал, что не ревнив. — Турецкому показалось, что обвиняемый в убийстве сейчас заплачет, но Артем быстро овладел собой и даже попытался улыбнуться. Улыбка вышла чахлая, кривая. — Я действительно не ревновал его… Великанова. Мы были свободны. Полностью. Вам этого не понять. Не понять никому из подавляющего большинства обывателей, для которых все строится на зависимости, на том, что один человек обязательно должен принадлежать другому. Нет, он не был моей вещью! И я не был его вещью. У нас была необыкновенно глубокая духовная связь…

— Которая завершилась обыкновенным убийством.

— И опять вы ничего не понимаете! Я больше ничего не скажу, вы все перетолкуете в дурную сторону.

— Вы с Великановым были любовниками?

— Нет! У меня были связи с мужчинами, да, но не с ним. Он не имеет к этому отношения.

Турецкий не поверил словам Артема. Артем понял, что ему не поверили, но не совершил ни малейшей попытки переубедить.

— Но вы его убили.

— Да, но по другой причине. Стечение обстоятельств. Никто не виноват — ни я, ни он. Я сделал все быстро, чтобы не заставлять его страдать в преддверии неизбежной гибели, но я уверен, что если бы удалось все объяснить, перед смертью он бы меня простил. Так встали звезды — я не имел права его не убить.

И вопреки тому, что перед тем клялся не сказать больше ни слова, Артем Жолдак выложил всю подноготную убийства. Очевидно, говорить для него было легче, чем молчать.

У них были сближающие их и недостижимые для других интересы. Они не боялись крови. Они не знали запретных тем. Они увлекались редкими, немногим доступными разновидностями изобразительного искусства — так, оказалось, что обоим нравится чешский график Франтишек Кубка.

В литературе также предпочитались редкие книги и авторы, которые либо никогда не выбивались в первые ряды популярности, либо считались давно списанными в утиль, но именно в них встречалось то, что было близко и понятно обоим. Ради знакомства Великанов дал Артему почитать роман беллетристки начала ХХ века Нагродской «Гнев Диониса». Повествование в нем ведется от лица молодой и талантливой художницы, которая разрывается между двумя мужчинами: мужем, с которым у нее дружественные и теплые, но лишенные даже намека на страсть отношения, и любовником — натурщиком, который по-человечески ей отвратителен, но она не может отказаться от его прекрасного тела. На жизненном пути художнице встречается старший друг, гомосексуалист, который помогает ей разобраться в истоках ее душевного смятения: оказывается, дело в том, что в ней слишком много мужского. Она относится к мужчинам так, как обычно мужчины относятся к женщинам. Пожилой гомосексуалист советует ей не бояться раскрытия своей природы — и вспоминает собственную молодость, когда только-только осознал то, что его влекут не женщины, а мужчины. Он отправился тогда на Восток, где посетил публичный дом для господ с особыми запросами, — и там ему привели юношу, наряженного в девушку. Он возмутился! Он закричал, что, если бы ему нужна была девушка, он нашел бы себе девушку. Но ему нужен мужчина — во всем цвете мужественности, такой, каков он есть.

Обоим нравился этот эпизод. Оба радовались посрамлению заурядных, даже у развратников, представлений о том, что требуется мужчине. А мужчине в первую очередь требуется общность душ, свободный обмен мыслями — то, что можно получить только от представителя своего же пола. Женщины не способны на свободный обмен мыслями, им милее монотонная работа, позволяющая не думать и не рассуждать. Они движутся по жизни, как зашоренные лошади. Они никогда не привлекали Артема, как и женское тело никогда не привлекало его как художника — слишком оно несовершенно, избыточно, неэкономно, с ненужным количеством мясистости и отвисающих жировых складок. Артем не понимал, как человек с таким тонким вкусом, как Анатолий Великанов, мог дважды жениться на этих механизмах. Ремонтировать механизмы — куда ни шло: это работа. Но спать рядом с одним из таких чучел, обнаруживать его по утрам в своей постели, общаться до и после работы — кошмар! Артем не мог этого понять, как ни старался. То, что все вокруг считают обыкновенным и нормальным, в его глазах — извращение.

— Если бы, Артем, я встретил тебя раньше… — не доводя мысль до конца, изредка бросал Альбатрос.

Так называть его придумал Артем. Анатолий — имя слишком тягостное, слишком распространенное, слишком… всеобщее. «Толик» — вообще нелепо и смешно. Его мать, злобная хирургическая старуха, до сих пор зовет его Толиком… А ему требовалось необыкновенное, летучее имя. Предназначенное для него и больше ни для кого.

Альбатрос был необыкновенным. Как и Артем. Ну, Артему всегда нравилось свое имя, он не собирался его менять ни на какое другое. Как и свою внутреннюю сущность, подошедшую к сущности Альбатроса, точно ключ к замку. Двое похожих людей — удивительно, до странности, до страсти похожих. Так влюбляются в свое зеркальное отражение — но отражение теплое, телесное, способное двигаться и говорить. Они поклялись любить друг друга до конца своих дней, и ни женщины, ни мужчины не должны отныне встать на их пути. А что им еще оставалось? Их соединило редчайшее стечение обстоятельств. Они были обречены друг для друга.

Редчайшее стечение обстоятельств… То, что для любого другого человека стало бы несчастьем: отец Артема бежал из России, был вынужден скрываться, лишиться имени, лишиться даже самого элементарного, что имеет любой бедняк, — своего лица, — для Артема стало счастьем. Потому что лишить Богдана Жолдака его прежнего лица и дать ему другое выпало по счастливой случайности врачу из России, и им оказался Альбатрос. Он значительно посмотрел на Артема в первую же встречу. Артем сопровождал отца, но хирург, который потом прекрасно и трагически окажется Альбатросом, не смотрел на своего будущего пациента — он смотрел на Артема! Артему были, в общем, знакомы такие взгляды — и в большинстве случаев он оставлял их без внимания, поскольку был крайне разборчив даже в обычных знакомствах, не то что в связях. Но тут другое… Он видел, чувствовал, что здесь что-то другое, не та заурядность, которая убивала его как художника, на которую он постоянно боялся наткнуться. Хирург с необычной фамилией Великанов был по-настоящему велик, он был самым значительным из людей, с которыми доводилось встречаться Артему Жолдаку. Частная клиника в маленьком альпийском городке была укомплектована первоклассным персоналом, отцу после операции не требовалось, чтобы за ним ухаживал сын; вопреки этому, Артем туда буквально переселился. Часть времени — томительного, растянутого времени — он проводил у постели отца, который, под всеми своими марлевыми повязками, скрывавшими его, точно кокон, постепенно переставал быть его отцом, Богданом Жолдаком, и превращался в неведомого пока Шульца. Другая часть времени — о, на каких стремительных крыльях летела она! — протекала в ординаторской или отведенной для Великанова комнате. Это время принадлежало только Великанову и Артему. Им двоим, больше никому. Персонал клиники ничего не заметил, либо для них, безупречно вышколенных в духе западных ценностей, происходящее не представлялось запретным. Зато отец что-то заподозрил и постоянно гнал от себя Артема, лишая всякого оправдания его присутствие в клинике. В конце концов Артему пришлось уехать. Но в России Артем Жолдак и Анатолий Великанов встретились снова.