Он не имеет права на тошноту, как не имеет этого права хирург, приближаясь к операционному столу с распростертым под зелеными простынями пациентом. Надо думать о смысле операции, больше ни о чем. Операция, которую он собирается сделать, — это операция сострадания. Все прочее — пустяки.

Поначалу он решил стрелять из кольта, но в механизме что-то заклинило. Артем, лихорадочно дергая, многократно перезаряжал обойму: видимо, тогда он выронил одну из пуль кольта, однако обратил на это внимание лишь позже, в студии. Тем временем Альбатрос красиво, точно несомый широкими белыми крыльями, подбежал к пруду и привычными движениями сбросил с себя одежду, оставшись в одних плавках. Альбатрос находился так близко, разгоряченный и живой, что Артему казалось, он чувствует тепло его дыхания, тепло его шелковистой кожи, знакомой до мельчайших подробностей, до каждого волоска, до крупной родинки в паху. Альбатрос обернулся и увидел его. Сейчас спросит, что он здесь делает в такое необычное время… Тогда Артем достал российский «макаров». Два выстрела — в сердце, в грудь!

И — словно не было предыдущих переживаний! Артем чувствовал себя освобожденным, очищенным, как будто кровь Альбатроса омыла его. Это было необыкновенное, замечательное утро! Кажется, именно с того дня Артем начал ценить красоту утренней природы. Альбатрос умирал у его ног. Он успел сказать лишь «За что?» — или, возможно, так померещилось Артему в предсмертном толчке спазматического дыхания. Артем собирался сказать ему, за что, раскрыть напоследок эту тайну, стоявшую между ними, похвастаться тем, что теперь отец и сын Жолдаки отомщены — как если бы дело было только в этом! Но глаза Альбатроса уже наливались неживой остекленелостью. Совершая последний жест, который он должел был совершить, Артем забросил «макаров» далеко в воду пруда. По воде побежали круги, точно от камушка, неумело брошенного ребенком.

Он не строил планы бегства, защиты, спасения: ему казалось, что после убийства его должны немедленно остановить, задержать, приговорить к той же мере наказания, какой он подверг Альбатроса… Но никто его не тронул. Вокруг не наблюдалось ни единой живой души. И он покинул Тропаревский парк так же беспрепятственно, как вошел в него.

— Очень странная история, — резюмировала Ирина Генриховна. — Трудно поверить.

Обычно Александр Борисович не делился с супругой подробностями расследуемых дел, и она, уважая его право на служебную жизнь, ни о чем не спрашивала. Однако все, что касалось убийства пластического хирурга, героя телевизионного шоу, живо интересовало ее, и в результате длительных уговоров многолетнее табу было нарушено. Александр Борисович успокоил свою служебную совесть тем, что расследование практически завершилось, осталось только извлечь «макаров» из Тропаревского пруда. Ничего нет плохого в том, что Ирина Генриховна Турецкая, которая отличается сдержанностью и нелюбовью к сплетням, узнает из первых рук то, что все равно некоторое время спустя журналисты растащат на кусочки и переврут до неузнаваемости.

— Во что же именно трудно поверить? — уязвленно спросил Турецкий. — Ты считаешь, что мы напрасно арестовали Артема Жолдака? Но все улики против него!

— Нет, Шурик, миленький, — улыбнулась Ирина, — не сомневаюсь я в профессионализме — твоем и твоих коллег. Просто я подчеркиваю свое первое впечатление. Великанов был такой значительной фигурой! Пластический хирург экстра-класса, телезвезда, зять видного политика, сотрудник КГБ, ценитель искусств, эксперт — как будто бы слишком много для одного человека. О таких, как он, снимают фильмы. Сколько людей были заинтересованы в том, чтобы убрать с дороги Великанова… А погиб он по причинам, не имеющим отношения ко всему этому великолепию. Погиб из-за мелкой страстишки…

— Ну, с этим я не согласен, — возразил Турецкий. — Связь с Артемом Жолдаком — это не мелкая страстишка, это выражение его глубинной сущности. На самом деле Анатолий Великанов замечательно умел раздваиваться. На поверхности — то, о чем ты только что говорила, а внутри — о, внутри у этого человека была тайная жизнь, о которой никто не знал, которую он прятал даже от самых близких людей. Да и были ли у него по-настоящему близкие люди? Он не доверял ни матери, ни сыну, ни первой жене, ни второй, не доверял полностью даже Артему, и это привело его…

Звонок в дверь прервал размышления вслух. Супруги Турецкие, будто продолжая диалог, синхронно пошли открывать входную дверь.

Пришла с гулянья их дочь. Красивая, очаровательная, почти взрослая девушка. Снег таял на меховой оторочке капюшона ее пальто, превращая Нинку в праздничную Снегурочку.

— Здравствуйте, мои дорогие, драгоценные, любимые родители! — с преувеличенным оживлением пропела Нина. — Только не смотрите на меня так, как будто к вам пришла не я, а живой австралийский кенгуру!..

И пока Нинка переныривала из высоких, лохматых, похожих на унты черно-белых сапог в домашние тапочки, она поведала, что рассорилась с Антошей. Конечно, то, что Антоша — перекусыватель колючей проволоки и лучший в мире дрессировщик строптивых четвероногих, не станет больше донимать их дочь, старшее поколение семьи Турецких восприняло с облегчением; но только бы Нина по этому поводу не страдала! А то в расстроенных чувствах черт-те что еще способна натворить.

— Мама, папа! — Нинка по очереди обняла их, обдавая морозной свежестью еще не отошедших от холода щек. — Ну чего вы жметесь? Никакой трагедии не произошло, честное слово. Мы расстались по обоюдному согласию. Мы оба согласились, что не подходим друг другу и пока еще не нашли свой идеал…

— Что-что не нашли? — переспросил Александр Борисович, хотя прекрасно все расслышал.

— Идеал. А что? Антоша — он, в общем, ничего, но… А что вы на меня так смотрите?

— Видишь ли, Нина, — сказал свое веское слово глава семьи, — уверен, в твоей жизни встретится еще немало молодых людей — и похожих на Антошу, и совсем, к счастью, непохожих. А вот идеальных нам не надо. Если дружишь с кем, дружи, полюбишь, так люби, но идеалы… Самое ужасное, что можно пожелать человеку, — это чтобы он встретил в жизни свой идеал. Я это в последнее время отчетливо понял.

Финал следствия на редкость скоротечно свершился там же, где и было его начало — в Тропаревском парке. В присутствии понятых, экспертов, водолазов и следователей. Из этой компании хуже всего приходилось водолазам: декабрь «обрадовал» трескучими морозами, которые заставили даже некоторых фанатиков-«моржей» временно отказаться от любимого занятия, и ныряние под лед представлялось служебным подвигом. Понятые, как это обычно с ними бывает, колебались между неловкостью и любопытством. Следователи, в первых рядах которых выступали Саша Турецкий и Слава Грязнов, готовились торжествовать победу и в то же время опасались, что Артем Жолдак приготовил им напоследок какой-нибудь сюрприз. Как ни парадоксально, убийца Великанова из всех собравшихся выглядел самым спокойным и веселым, точно вышел на прогулку. Одет он был полностью в свои вещи, неброские, но дорогие и стильные. Артем Жолдак смотрелся наследным принцем, которого сопровождает на природу его личный эскорт.

— Я не совсем уверен, — доброжелательно, и в то же время с оттенком высокомерия тянул он слова, — я не узнаю местности. Без снега она выглядела несколько по-другому…