Великий снова рассмеялся, будто забавному анекдоту.

– В этом городе, малыш, смерть как естественное избавление от старости к людям не приходит. Впрочем, как и сама старость.

– Я… убегу… – набычился маг.

Король нахмурился и покривил уголки рта в недовольной гримасе.

– Это невозможно, мальчик. Отсюда назад пути нет.

– Ну это мы еще… поглядим…

– Еще раз? – усмехнулся хозяин. – Думаете, вы случайно вернулись назад? Ну что ж. Желаю успехов. Но вообще-то, упорствование в ошибке – признак дурака. Ну так что, мальчуган? Мы играем? Ты – играешь?

– А если я… откажусь? – настороженно, словно боец, оценивающий перед схваткой противника, проговорил чародей.

– Тогда, пожалуй… я начну убивать твоих приятелей одного за другим просто так, – любезно отозвался король, щелкнул пальцами, и перед глазами Агафона вместо разряженного придворного пижона предстал скелет в полуистлевших пурпурных одеяниях. – Пока ты не согласишься.

«Псих… придурок… клоун… кадавр…» – с тихой, сдавленно бурлящей под спудом остатков благоразумия ненавистью подумал чародей, предусмотрительно приняв самое нейтральное выражение лица, стиснув зубы и потупив взор, но король, казалось, прочел его мысли. Он издевательски расхохотался, запрокинув голову, и костяной смех его неожиданно гулким эхом разлетелся на мелкие осколки под мраморными сводами дворца.

– Я готов, – волшебник ожег тяжелым взглядом остов, беззаботно ухмыляющийся во все тридцать два зуба. – Заводи… свою шарманку.

– Как прикажешь, мой дорогой, как прикажешь… – склонился в насмешливом поклоне король, поправил залихватски съехавшую набекрень корону, повернул ключ в выгнутом бочке шкатулки несколько раз и осторожно поставил ее на край Масдая. – Время пошло. Пошли и мы.

Дзинь-дондондон-дзинь-дондон-дзень-дзень-дзень…

Агафон от неожиданности ахнул и покачнулся: словно стокилограммовые гири свалились с его плеч, рук и ног, и удивительная, внезапная легкость во всем теле заставила на секунду поверить, что взмахни он сейчас руками, оттолкнись носочками сапог от пола – и взлетит к потолку словно воробушек, только голову от люстры береги…

– Ну что же ты, давай-давай, время идет, – привел его в чувство сиплый, будто чуть ржавый голос скелета, и чародей, вдохнув поглубже, пустился в нелепый хоровод вокруг Абуджалиля, неподвижно таращащего черные, полные беспомощного ужаса глаза.

Первая же попытка применить самое крошечное, простенькое заклинаньице – вырастить и запутать шнурки на яловых сапожках короля окончилась пшиком – с таким же успехом он и впрямь мог попытаться взлететь.

Значит, Проклятый не обманул – он и впрямь может меня заблокировать…

К-кабуча…

Кабуча габата апача дрендец…

Дзинь-дондондондондон-дзень-дзень-дзень…

Негромкая плоская музычка разукрашенной коробочки ритмично позванивала, побрякивала и подзенькивала в почти полной тишине громадного зала, наполненной лишь звуком осторожных шагов двух пар ног и тяжелого рваного дыхания – одной груди. Две крошечные куколки кружились ей в такт под открытой крышечкой на перламутровом полу в неизвестном танце, равнодушно обняв друг друга за талии. Скелет плавно и ловко, словно еще один танцор, переступал обутыми в щегольские желтые сапожки ногами по границе расчищенного круга, не сводя с соперника холодных бездонных провалов глазниц…

Агафон поймал себя на том, что пытается угадать замысел неизвестного композитора – если только у таких перезвонов имелся композитор – когда же закончится пьеска?

А когда закончится, тогда что?..

Дзинь-дондон-дон-дондон-дзень-дзень…

Попытаться достать короля? Щита, вроде, вокруг него нет… пока… Но поставить наполовину готовый щит, выкрикнув одно недостающее слово или сделав один последний пасс – дело даже не секунды… И тогда его шанс – его единственный шанс избавиться от этой гадины пойдет прахом.

Вместе с Абу.

Дзень-дондондондондон-дзинь-дзинь-дзинь…

Потому что он всё равно ударит по нему.

Дзень-дондондон-дон-дон-дзень-дзинь-дзень…

Он так сказал.

Дзинь-дон-дон-дондондон-дзинь-дзень…

К-кабуча!!!..

Дзинь-дон-дон-дзень-дзинь-дзинь…

Но если защитить Абу, а щит пробьется… Какой, к якорному бабаю, щит можно поставить за секунду, да даже за две, без подготовки!.. Картонка была бы надежней и прочнее!.. Бумажка, сложенная в два слоя! В один!!! Паутина!!!..

Кабуча, кабуча, кабуча, кабуча!!!..

Дзинь-дон-дондондон-дзень-дзень…

Если бы не этот треклятый кооб, если бы у меня был посох, если бы только у меня сейчас был мой посох, я бы ему евойный дворец…

И тут сердце чародея сбилось с такта.

Он понял.

Он понял, что ему нужно делать, чтобы хоть немного уравнять шансы.

Для начала.

Если только ему повезет, если только ему повезет, если только ему хоть чуть-чуть, хоть самую малость, хоть капельку, хоть самую крохотную крошечку повезет…

Дзень-дондондондон-дзинь-дзинь…

Хоть он и ждал, готовился и настраивался на этот момент, немудрящая жестяная музыка оборвалась неожиданно, и Агафон едва не потерял драгоценные доли секунды.

…дзинь.

Ему повезло.

Ощутив в себе мощным горным потоком выпущенную на волю магическую силу, он выдохнул, смеясь, выкинул вверх руку и радостно выкрикнул самое короткое из подходящих моменту заклинаний.

Многоярусная золотая с ажурными хрустальными подвесками люстра вдруг обнаружила, что связывающий ее с потолком стержень куда-то подевался, спохватилась, вспомнила про закон всемирного тяготения, и с нездешним звоном рушащихся небесных сфер устремилась к полу.

Заодно накрыв собой хозяина дворца, задравшего голову на перезвон.

Но торжествовать было еще не время.

Вторая секунда – и зажмурившись, маг рванулся всем существом своим к скованному чарами Абуджалилю, исступленно и отчаянно пытаясь растопить, разбить, разнести, расколотить сковывающий его кокон…

Напрасно.

Еще усилие, страстное желание защитить друга, стать с ним единым целым, чтобы вместе, вдвоем справиться с неподдающимся заклятьем, хоть чуть-чуть истончить, истощить, растопить его…

Нет.

– К-кабуча…

Люстра взорвалась на миллионы осколков, разя все мягкое и живое на своем пути.

– К-кабуча!!!..

Громадный черный ифрит вырос там, где только что бесформенной грудой лежала куча хрусталя, короля и золота, сверкнул черной яростью, и лиловые молнии из его груди, раскалывая свет, воздух и, казалось, саму ткань бытия, ринулись к обидчику…