все то, что мешает любви. Но что я люблю? Ужели людей такими, как они есть?! Их мелкие привязанности, их пошлость, их сытость, их тупость и их несвободу?! Нет, никогда! Когда я и шел к людям, я звал их не к тому, чтобы сделать их сытыми: моя любовь хотела видеть их свободными, хотела сделать их смелыми, забывающими себя, отдающими все от себя, прекрасными, гордыми, сильными, хотела их подвига, их самопожертвования. Этого требовала моя любовь и ненавидела все, что мешало их свободе, что делало их темными, тупыми и мелкими, злыми, ненавидела их привязанность к этому миру. Эти истинные цепи людей, — их рабство.

—————

Я не понимаю, как можно писать, чтобы писанием зарабатывать себе хлеб. Неужели для хлеба своего писать?

—————

Законы конкуренции буржуазного мира царствуют и в писательской братии. И кто из них искренен? Кто из них пишет искренно, из-за того, чтобы сказать другим слово? А не из-за семьи, не из-за жены и детей?! А не из-за того, чтобы прокормиться, или не из-за спорта, не из-за желания обогнать друг друга. Эта игра соревнования, горячка конкуренции — спорт, особенно свойственный самому буржуазному из народов — англичанам. Эта игра перенесена и в литературу. Каждый спешит принести сюда что-нибудь новое, чтобы побить рекорд, — и несет недоноски или фальшивые фабрикаты, как и все фабриканты. И весь их индивидуализм и анархизм ничего не стоит. Он буржуазный анархизм конкуренции и буржуазной борьбы за существование. Так не знают они и настоящей свободы, не знают и Бога, потому что подчинены законам этого мира. Законам конкуренции. Но я хочу быть свободным от них.

—————

Отчего я пишу это? Какое я право имею на это, кто дал мне власть учить и судить людей?! Не есть ли это самомнение[203], — оно входит, как язва в человека, незаметно и тихо, а потом глядит из него, из всех его пор, превращая его в посмешище!

—————

Все — игра, все — не настоящее. Но есть боль настоящая, страшная, та, которой боишься, которую скрываешь, которой не станешь играть, потому что в игре есть любование, а ею нельзя любоваться. Она не красивая, настоящая.

Девушки, может быть, знают ее, которые некрасивые, которые не знали любви. Говорю это для примера. А если есть боль настоящая, то значит и есть где-то настоящее; и разве это уже не радость нам? Есть настоящее — не все игра.

—————

Люди нашего общества только и думают о том, как заглушить в себе скуку, как убить свое время, потому что не знают, на что употребить свою жизнь, на что она дана им. Одни и выдумывают себе карты, другие вино, третьи шахматы, четвертые женщин, пятые политику, шестые писанье и т. д., и т. д. Но все одинаково далеки от источников истинного творчества, от знания целей жизни, от смысла ее.

Назовите искренно, много ли вы знаете людей, для которых бы жизнь не была игрой и их дело не просто забавой и времяпрепровождением!.. Если только они свободные.

—————

Мы часто и свободы боимся (Даже и это бывает!) Потому что боимся тогда остаться перед пустотой. Как жить?! Что делать?! Что делать, если не делать того, что делают все кругом?! Все делают, значит, это нужно, значит, и незачем рассуждать об этом. И спешим закабалить себя первому попавшемуся делу, только бы не самим решать вопрос о смысле своей жизни, о целях ее. Боимся такого вопроса, но не есть ли это самая ужасная трусость?! и не такое же ли это самоубийство, как всякое другое?

—————

В этой трусости много и стадности. Боишься решить вопросы не так, как другие, и начать жить не так, как все. Это уже совсем мелкая, гадкая и подленькая трусливость, в которой и не каждый себе признается.

—————

Есть минуты страшной ответственности за других людей, и тогда почувствуешь, что не смеешь играть, что требуется что-то страшное, настоящее — и не знаешь, где взять его.

—————

Кому проклятие? Проклятие закону необходимости. Проклятие тому, что подчиняет людей ему, что делает их жалкими, слепыми, безвольными игрушечками его; что заставляет их убивать и мучить друг друга. Я не могу так просто и прямо винить людей. Слишком ясно я вижу глухую и темную силу, владеющую ими. Один убивает другого из-за жены и детей, другой оттого, что родился в той, а не другой обстановке. Я не могу так прямо винить их. Но что делает их такими безвольными?! Их делает такими слепая привязанность к этому миру, забота о нем, забота о завтрашнем его (для себя и для других это все равно!). А потому проклятие ей! Отказывайтесь от этого мира, убивайте в себе все привязанности к нему. Становитесь свободными. Свободные сыны его, вы полюбите его лучше, чем теперь, когда вы его рабы.

Всякое учение, которое говорит о привязанности к этому миру, — есть преступление.

—————

Человек — это храм Божий, и весь мир — храм Божий, и потому освобождайте, очищайте его, но знайте во имя чего, потому что тогда пути ваши станут прямыми и свободными.

—————

Что делать?

Каждая чистая улыбка есть дело. Дать, подарить ее людям, вызвать ее у них — уже есть дело. Разве мало дела нам?

—————

Люди, я хотел бы вам отдать все, все, что только могу. Но что могу я вам дать? Если нужны вам и эти листки, возьмите их. Я писал их искренно. Но не только читайте их, не только любуйтесь ими, а примите их.

—————

Человек ведь новая тварь в ряду созданий, об этом говорит даже и наша наука, так почему же невозможна и еще новая тварь. Творите новую тварь в себе. Об этом отчасти говорил и Ницше. Но не на тех путях. Новая тварь, — ее знали апостолы. И я знал новую тварь.

—————

Чего я ищу? Может быть, только более глубокого ощущения жизни. Травы растут одним ощущением, животные — другим, более высоким, наконец люди — третьим, самым высшим на земле[204]. Но ничто человеческое меня не удовлетворяет. На их языке: я потерял вкус к жизни, да! но не вообще к жизни, а к их жизни! и ничто еще не заставило меня разочароваться в надежде, что есть настоящее. В их жизни его нет для меня. Из нее я должен уйти. Но какая-то сила во мне, жажда, искательство не позволяет стать самоубийцей — и я живу,