— Хозяин, — Андрей смахнул пыль и с другого портрета, на котором женщина в пышном платье сидела на краю обитой плюшем табуретке. — А это жена, наверное. Интересно, где они сейчас?

— Да где угодно. Рисовали-то, похоже, еще до революции.

На столешнице справа от пожелтевшей стопки листов, ставших похожими на папирусы, лежал нож для разрезания бумаг с изящной серебряной ручкой, похожей на ветку, обвитую лозой винограда. Слева на углу стояло несколько фигурок зверей, вырезанных из слоновой кости, с какими-то разноцветными камнями вместо глаз. На стене у окна висело дорогое старинное ружье. Кажется кремневое.

Орловский открыл верхний ящик и взял пыльную продолговатую коробочку. Вытер о рукав, и комната наполнилась теплым золотистым светом, отражаемым благородным металлом. Золотой портсигар!

Вот это уже не понятно. Как мародеры могли пройти мимо такой квартиры?

Единственное объяснение — обычно ищут то, что спрятано и не замечают того, что лежит на поверхности. И все равно не понятно.

Дождавшись, когда вернувшиеся вертолеты скроются за крышами домов на востоке, хантеры спустились вниз и, покинув, наконец, двор загадочного дома, отправились дальше по Аргуновской.

Миновав «железку» и пройдя узким коридором промеж заборов, они выскочили на Огородный проезд. Он и впрямь был огородным. Особенно северная его сторона. Только на огородах вокруг почерневших изб, с провалившимися крышами росли лишь лебеда, да огромные лопухи.

С природой после всего случившегося вообще творилось несусветное. То гигантский плющ обовьет кажущуюся игрушечной в его объятьях водонапорную башню, то наоборот возле дома не найдешь даже мха. Всю растительность как корова языком слизнула.

Споткнувшись о лошадиный череп, Андрей выругался, и его последнее «бля» многократно повторило эхо, поселившееся в четырех этажном доме, от которого остались лишь стены. Целый квартал в сторону Первой Мещанской улицы представлял из себя такие вот коробки. То ли время не пожалело дома, то ли ударная волна. Теперь уже и не поймешь. От деревянных-то в той стороне и вовсе лишь одни выложенные камнями подполы остались. Идешь так вот себе по пустырю и, хлоп, по пояс, а то и по грудь, проваливаешься в бывшее царство квашенной капусты и соленых огурцов. Их запах странным образом сохранился в одной из таких ловушек, в которую угодил Виктор. Хорошо еще ноги не сломал.

Они вышли на Анненскую улицу, хотя эти островки потрескавшегося асфальта, с проросшими сквозь него хвощами, назвать улицей язык не поворачивался. Кругом царили разруха и запустение. Когда-то прямо на светофоре свили себе гнездо вороны, но теперь и они покинули город. Давно лишившиеся стекол витрины магазинов, ржавый каркас будки регулировщика, оборванные афишы, иссеченное пулями цветное панно, сгоревший троллейбус, упавший на проезжую часть фонарный столб, обезглавленный памятник, поваленный забор с ажурной решеткой, тряпки, осколки стекла, обломки мебели, кости людей и животных на мостовой — царство вечного сна и забвения. Скорее всего, ни один из эмигрантов, окажись он сейчас в городе, ни за что не узнал бы Москвы. Да и что им делать в поверженной столице? Эти перелетные птицы ищут, где сытнее кормят, мягше стелют и слаще поют.

И статуя «Рабочий и колхозница, рядом с которой так любили фотографироваться иностранцы, теперь наверняка рассыпалась на мелкие кусочки и лежит никому не нужная.

Был бы жив старик Дарвин, он бы наверное удивился, насколько точно подтверждается его теория естественного отбора здесь, в московских трущобах. Выжить в подвалах осиротевших, лишенных тепла домов, в полузатопленных подземельях метро и городских коммуникаций, конкурируя со стаями крыс и собак, промышляющих в руинах, не замерзнуть зимой, вдыхая радиоактивный дым от горящих обломков мебели, не отравиться мутноватой водой местных родников, на такое способен далеко не каждый Homo Sapiens.

В зоне поражения выживают не просто сильнейшие, вернее не столько сильнейшие, сколько самые жестокие и беспринципные. В эпоху огнестрельного оружия редко когда гора мускулов одерживает верх над коварным, изворотливым умом. Это даже не джунгли с их законами. Кто, скажем, будет соблюдать перемирие у водопоя во время засухи, если засуха здесь — величина постоянная. Раненых тут добивают, чтобы завладеть их имуществом. Слабых могут запросто съесть в самом прямом смысле этого слова. Спят в зоне ее обитатели на свой страх и риск. Каждая ночь здесь, как последняя. Друг, напарник, попутчик в зоне — это тот, кто первым отрежет тебе голову, воспользовавшись потерей твоей бдительности. Если нашел что-то стоящее, первым делом избавься от свидетелей, иначе на завтра будешь плакать горючими слезами возле опустошенного «хлебного места» или разоренного тайника. Тайники делай только под покровом глубокой ночи, в одиночестве, предварительно обследовав окрестности и шевеля всеми четырьмя глазами на затылке. Не исключено, что в этот самый момент кто-нибудь внимательно наблюдает за твоими манипуляциями, потирая руки. Сделав закладку, сразу не уходи, а сделав круг, поудобнее устройся напротив места с тайником. Вполне возможно спустя пяток минут к нему пожалуют гости. Убей их, даже если они ничего не возьмут сразу, потому, что они сами могут устроить засаду именно на тебя, когда ты будешь возвращаться с новой добычей сюда.

Не принимай не из чьих рук пищу, так как даренный кусок может стать последним куском в твоей жизни, застряв в твоем горле. Как только не изгаляются местные отравители, куда там до них Фанни Каплан, с ее ядовитыми пулями. Здесь в ход идут и кусок радиоактивного тяжелого металла, засунутого в банку тушенки, и толченое стекло в пшенной каше, и разнообразные, не раз опробованные химикаты из окрестных разрушенных заводов. Под водочку такое проходит. И милосердия не дождешься. Никто не будет тратить патрон на извивающегося в судорогах партнера и собутыльника. Предпочтут в это время прошманать его поклажу.

В зоне не может быть чего-то постоянного, кроме ее подлости. Здесь все постоянно меняется: начиная с погоды, заканчивая местностью. Вечером ты лег, дрожа от холода, а проснулся рано отром изнывая от жары, а к обеду у тебя опять зуб на зуб не попадает. А как иначе может быть на земле, изуродованной человеком до неузнаваемости? Доходит до того, что возвращаясь вчера пройденной улицей, не обнаруживаешь ни ее начала, ни ее конца. Ветхие строения сыпятся как карточные домики и в результате: вместо переулка площадь, вместо квартала пустырь, а вот как раз на месте площади новые холмы.

Пожары здесь возникают сами по себе и сами по себе затухают. Еще и поэтому здесь так опасно спать. Просто рискуешь поджариться заживо еще до попадания в преисподнюю. А то, что ты там окажешься вне всяких сомнений, потому что когда говорят, мол хантеров без очереди в рай пропускают — это все брехня. Хантерам самое место в аду. Ведь если ты жив до сих пор, значит на твоей совести не одна загубленная душа. И не говори, мы, Калязинские особенные, у нас дух, взаимовыручка и все такое… Без разницы. Или фольксфрай или мародер или «свежачок», а получили от тебя подарок. И не говори, что защищался, что не хотел и не желал зла. Не хотел бы, не было бы тебя здесь.