Я согласился, потому что был голоден и потому, что у меня не хватало сил продолжать спор.

Мы пришли в маленький итальянский ресторан и заказали спагетти, оказавшиеся очень вкусными, и телятину в масле, нарезанную тонкими ломтиками.

– Ширли действительно сказал, что я умею петь? – спросила Римма в середине обеда.

– Сказал. По его словам, он заключит с тобой контракт, как только ты вылечишься.

Она отставила тарелку и закурила.

– Взять деньги в киностудии – проще простого.

– Ни ради тебя, ни ради кого другого я на это не пойду.

– Я думала, что ты в самом деле хочешь помочь мне вылечиться.

– Довольно! Мне осточертело говорить о твоем лечении, и сама ты осточертела.

Кто-то опустил монету в радиолу-автомат. Джой Миллер запела «Некоторые дни». Мы оба внимательно слушали. Миллер пела слишком громко, в ее голосе слышался какой-то металлический оттенок, к тому же она часто фальшивила. Пленка со звукозаписью, лежавшая у меня в кармане, не шла ни в какое сравнение с этой пластинкой.

– Полмиллиона в год! – задумчиво проговорила Римма. – А ведь певица-то она совсем неважная, правда?

– Правда-то правда, и все же гораздо лучше тебя, хотя бы уже потому, что ей не нужно лечиться. Пошли. Я хочу спать.

Мы возвратились в пансион, и Римма остановилась на пороге моей комнаты.

– Если хочешь, можешь ночевать у меня. Я в настроении.

– Чего не могу сказать о себе, – ответил я и захлопнул дверь у нее перед носом.

Я лежал в темноте и думал над словами Риммы: «Взять деньги в киностудии проще простого…» Надо забыть об этом, твердил я себе. Да, мне приходится трудно, но я еще не настолько пал. И все же мысль о деньгах не выходила у меня из головы. Если бы только мне удалось помочь Римме вылечиться…

Размышляя так, я незаметно уснул.

На следующий день, около восьми утра, мы на автобусе поехали в Голливуд. Через главные ворота киностудии «Пасифик» двигался непрерывный поток людей, и мы замешались в толпе.

– Время у нас еще есть, – сказала Римма. – Съемка начнется не раньше десяти. Пойдем, я попрошу Ларри устроить тебя на работу.

Я последовал за ней.

В стороне от главного здания находилось несколько низких одноэтажных домиков. Около одного из них стоял высокий худой человек в вельветовых брюках и в голубой рубашке.

Я возненавидел его с первого взгляда. Плохо выбритый, с бледным одутловатым лицом и близко посаженными, бегающими глазками, он напоминал сутенера, ищущего заработка.

Человек глумливо бросил Римме:

– Хэлло, милашка! Пришла поработать? – Он посмотрел на меня. – А это что за фрукт?

– Мой приятель. Ларри, ты не сможешь его пристроить статистом?

– А почему бы и нет? Чем вас больше, тем веселее. Как зовут?

– Джефф Гордон, – ответила Римма за меня.

– Хорошо, я его беру. – Ларри обратился ко мне: – Отправляйся в студию номер три, дружище. Прямо по аллее, затем второй поворот направо.

– Иди пока один, – сказала Римма. – Мне нужно переговорить с Ларри.

Ловенштейн подмигнул мне:

– Все они хотят переговорить минуточку со мной!

Я пошел по аллее, но на полпути оглянулся. Римма и Ловенштейн направлялись в контору. Он обнял ее за плечи и, склонившись над ней, что-то говорил. Я остановился.

Через несколько минут Римма вышла из конторы и присоединилась ко мне.

– Я взглянула на двери. Ничего хитрого. Замок ящика стола, где хранятся деньги, посложнее, но я сумею его открыть, если хватит времени.

Я промолчал.

– Мы успеем все обделать за сегодняшнюю ночь, – продолжала Римма. – Здесь ведь легко «заблудиться». Кстати, я знаю тут местечко, где можно пересидеть до утра. Видишь, все очень просто.

Мои колебания были недолгими. Я говорил себе, что, если не пойду сейчас на риск, мне придется вернуться домой и вести жалкую жизнь неудачника. Если же я вылечу девушку, то мы оба будем обеспечены.

В ту минуту я думал только о том, какие возможности откроют передо мной десять процентов с полмиллиона долларов.

– Хорошо, – сказал я. – Если ты решилась, я с тобой.

2

Мы лежали бок о бок в темноте под большой сценой в студии номер три. Уже несколько часов мы провели в этом положении, прислушиваясь к топоту ног над нами, крикам рабочих, готовивших декорации к завтрашней съемке, и к брани чем-то недовольного режиссера.

С утра и до темноты я и Римма работали под жаркими лучами юпитера вместе с другими статистами – толпой никому не нужных людей, цеплявшихся за Голливуд в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь их заметит и они засверкают в созвездии других кинозвезд. Пока же они трудились в поте лица своего, и мы, ненавидя их, делали то же самое.

Одну сцену мы повторяли бессчетное количество раз с одиннадцати утра до семи вечера, и, должен признаться, такого трудного дня у меня еще никогда не было.

В конце концов режиссер объявил перерыв.

– Ну, хорошо, ребята! – крикнул он в микрофон. – Приходите завтра ровно в девять в той же одежде, что и сегодня.

Римма взяла меня за руку.

– Держись ко мне поближе и пошевеливайся, когда я дам тебе знать.

Мы тащились в самом конце вереницы усталых, покрытых потом статистов. У меня колотилось сердце, но я не позволял себе задумываться над тем, что мне предстояло сделать.

– Сюда! – шепнула Римма и подтолкнула меня.

Мы незаметно свернули в аллею, ведущую к боковому входу в третью студию, и без всяких осложнений пробрались под сцену. Первые три часа мы лежали тихо, как мыши, опасаясь, что кто-нибудь нас обнаружит, но часам к десяти рабочие разошлись, и мы остались одни.

Нам очень хотелось курить, и мы достали по сигарете. Слабый огонек спички отразился в глазах Риммы, и она, взглянув на меня, сморщила нос.

– Все обойдется как нельзя лучше. Через полчаса мы сможем приступить.

Именно в эту минуту я почувствовал страх.

Должно быть, я совсем сошел с ума, позволив впутать себя в это грязное дело. Если нас поймают…

– Какие у тебя отношения с Ловенштейном? – спросил я.

Римма зашевелилась, и мне показалось, что я задел ее за живое.

– Никаких.

– Так я и поверил! Где ты могла познакомиться с этой скотиной? Он точная копия твоего дружка Уилбора.

– Тебе с твоим изуродованным лицом лучше бы помалкивать. Кого ты из себя корчишь?

Я изо всех сил ущипнул ее за ногу.

– Не смей говорить обо мне!

– А ты не смей обзывать моих друзей.

Тут я понял, кто такой Ловенштейн.

– Теперь я знаю: он снабжает тебя наркотиком.

– Ну, если и снабжает? Должна же я его где-то добывать?