– Где он? Феликс, ты его видишь? – Сабуркин побежал через участок в обход дома, чтобы перехватить коротышку, если он спрыгнет с торца здания.

– Стой у входа!

Феликс взлетел по стене следом за коротышкой, встал на краю черепичной крыши и вслух произнес на арабском языке:

– Невидимость твоя – не преграда для меня.

И словно кадр на негативе пленки проступило сидящее на корточках существо на другом конце крыши. Собранная поза, почерневшая маска лица, налитые желтым ядом глаза – все говорило о том, что силы умерти максимально сконцентрированы и нацелены на борьбу. Феликс не успел сделать шага, как существо прыгнуло, бросаясь на него, и удар чудовищной силы столкнул Феликса с крыши. Ломая ветки деревьев, мужчина рухнул в палисадник, и на грудь ему тут же приземлился коротышка. Не давая Феликсу подняться, умерть схватил его за плечи и вдавил в землю с головой. Словно волны воды, рыхлая осенняя грязь распахнулась и сомкнулась над лицом мужчины, и он начал тонуть. В этот момент серую туманную тишину прорезал автомобильный сигнал. Громкий, резкий гудок прозвучал откуда-то из леса. Умерть резко поднял голову, ища источник этого неожиданного звука, кожаные пальцы, вцепившиеся в рубашку, чуть ослабили хватку, и Феликс смог приподняться, с усилием вырываясь из земляного плена.

– Сабуркин! Копье! – прокричал он.

Метаться по участку было некогда. Валентин вытянул раскрытые ладони в сторону кирпичной кучи, лицо его покраснело, на лбу блеснула испарина, и из кучи стройматериалов вылетел кусок арматуры. Схватив железный прут, Валя перебросил его Феликсу. Поймать арматуру Феликс смог, но больше ничего не сумел сделать – умерть вцепился ему в горло и изо всех сил начал топить, погружая все глубже в землю. Сырая тьма навалилась непомерной тяжестью, сквозь нее Феликс скорее ощущал, чем слышал, топот бегущих ног и какую-то возню наверху. Кто-то выхватил железный штырь из его пальцев, и Феликс вслепую схватил коротышку, прижимая к себе гуттаперчевое на ощупь тело. Издавая невнятные гортанные звуки, умерть задергался, пытаясь освободиться, но послышались тупые удары железного прута обо что-то мягкое и крик Сабуркина: «Да сдохни уже, тварь!» Затем еще один удар и чавкающий звук, словно арматуру вонзили в густую болотную жижу. Лесной туман разорвал многоголосый вой, будто одновременно закричала стая гиен, и резко наступила тишина. Черная, неподвижная тишина.

Феликс не мог пошевелиться, не мог даже открыть глаза, лишь ощущал свалившуюся тяжесть с груди, чувствовал, как его поднимают, куда-то несут, укладывают в жухлую осеннюю траву. Затем прохладные женские пальчики потрогали его лоб, коснулись переносицы и скул.

– Феликс Эдуардович! Феликс! Он не дышит! Что вы стоите, сделайте что-нибудь!

– Арина, отойди! – Сабуркин торопливо расстегнул пуговицы рубашки Феликса, но его оттолкнул Никанор.

Встав на колени, старик наклонился, прислонил ухо к неподвижной груди, после рявкнул:

– А ну, тихо всем! Не наседайте! Дышит он!

С усилием, словно на глазах все еще лежала земля, Феликс приподнял веки. Черные ветки с желтыми листьями переплетением узоров уходили в низкое серое небо с белесыми клочками облаков.

– Ошейник… – шевельнулись губы Феликса.

– Чего? – В поле зрения возникло сосредоточенное лицо Сабуркина. – Чего ты сказал? Арина, да отойди же! Ни черта не слышно!

– Ошейник… – приподняв руку, Феликс указал пальцами на свое горло, провел по шее ребром ладони, и рука снова безвольно упала на землю.

– Ошейник? – озадачился Валентин. – Потапыч, про какой-то ошейник говорит.

– Та цацка, что на шее у мумия была? – догадался Никанор. – Принести надобно?

– Да, – ответил Феликс движением век.

Валя с Никанором мигом пропали из вида, послышались торопливые шаги, затрещали ветки под ногами. Феликс попробовал подняться, но запах, ощущение могилы вдавили его обратно в землю. И он полетел вниз.

Мгновенно в темноте век замелькали картины. Пестроту шумного праздника заслонил лик римского светловолосого божества. Ярче всех огней сиял отблеск звездного света в его глазах, словно главные тайны и сокровища мира были заключены в них. Узкая ладонь с массивным перстнем с вензелем в виде буквы «D» плавно поднялась, и с тугим щелчком из перстня выскочил острый золотой коготь. Римское божество проткнуло вену на собственной шее, и капли крови заструились по белоснежной коже. «Пей, Феличе! Пей, счастливый!» Сладковато-соленый вкус на губах – и мигом оборвалась праздничная круговерть, оставив узкий прямоугольник блеклого, выцветшего неба финалом веселого гуляния.

Феликс помнил до мелочей каждую складку обивки открытого гроба, в котором лежал. Он не мог сомкнуть век, пошевелиться, хоть как-то нарушить свое оцепенение. Был вынужден лежать окаменело и смотреть на Дамиана, стоявшего на краю могилы. Дамиан же присел, склоняясь над ямой, и произнес:

– Торжественный день сегодня, правда? И ты навсегда его запомнишь. Запомнишь, что такое смерть, что такое быть человеком. Как тяжело и больно расставаться с собой, со своим миром, со всем, что тебя с ним связывало. Я знаю. Я это тоже проходил. Но после, Феличе, ты ощутишь необыкновенную легкость освобождения! Ты будешь помнить того, кто тебя спас от тленной человеческой судьбы, верно? Пронеси эту благодарность через века, Феличе!

Дамиан улыбнулся, глядя на неподвижного человека в гробу, затем выпрямился и махнул рукой:

– Закапывайте!

Над краем могилы показались трое слуг дома Ларио-Росса. Недавно обращенные в вампиров, они вяло двигались, лица их были одутловаты, глаза пусты. Такую прислугу вампиры высокого ранга создавали для личных нужд на несколько недель или лет, после заковывали в цепи и хоронили живьем. Один был личным конюхом Эрнандо, второй – управляющий имением, третья – няня. Держа неловкими, плохо слушающимися руками черенки лопат, слуги принялись забрасывать могилу землей.

Закопанным заживо Феликс пролежал в могиле двадцать восемь дней. В полнейшем оцепенении, но с ясным сознанием он ощущал, как перемещается, оседая, земля, как меняются ее температура и запах, как ползают по рукам, лицу крошечные ленивые слизни и прохладные черви. Он чувствовал, как изменяется сам, как перестраивается его организм: больше не требовалось дышать, заботиться о тепле или холоде. Менялось тело, изменялись мысли, каменела кожа, и, словно мрамор, трескалось сознание… Но никак не приходило полное изменение, не наступала легкость освобождения. Он продолжал каждой клеткой осознавать весь ужас своего положения.

Когда, наконец, раскопали землю и Феликс услышал голос Дамиана, то он выпрыгнул из могилы, разбрасывая комья земли, и вцепился обеими руками в горло римского божества. Непроницаемо черные обсидиановые глаза с животной ненавистью уставились в прекрасный лик с тонкими чертами. Дамиан глянул с прищуром на перепачканное землей, искаженное яростью лицо, и на его губах заиграла улыбка.

– Нет, нет, Феличе, – ласково произнес он, – ты не можешь мне навредить. Если вампиры такого ранга убивают друг друга, то обоим выпадает гореть неугасимым пламенем страданий. – И добавил шепотом, заглядывая в чернокаменные глаза: – Ве-ечность, Феличе, вечность. Неужели ты именно так желаешь провести свое ближайшее тысячелетие?