– Нам пора, Махмуд. Доедай, допивай, плати, а что останется – твое.

– Так к-ха… кханонир т-тебе нуж-жен, М-мустафа? – спросил ренегат, еле ворочая языком.

– Приходи в порт завтра на заре. Обсудим.

Серов направился к двери, ведущей в опиумокурильню, но Махмуд что-то захрипел, тыкая пальцем в другую дверь.

– Н-не сюда… В-вх-ход в од-дну дверь, в-вых– ход – в д-другую…

За этой дверью тоже были ступеньки и длинный узкий проход, ведущий к базарной площади. Потолкавшись среди ковровых рядов, лавок с украшениями и мастерских чеканщиков, Серов вернулся на корабль часа за три до заката. Экипаж был в полном сборе. Он выслушал новости, но ни единого слова о Шейле, Стуре, Карамане люди его не принесли. На базаре толковали все о том же – о двухголовом верблюжонке, шустром евнухе кади, разбойнике Турбате, а также о янычарах, вопивших в Стамбуле «Казан калдымак!».[106]

Когда на город пала ночь и в небесах зажглись первые звезды, бригантина тихо снялась с якоря, прошла озером Эль-Бахира к морю и повернула на север, огибая выступ африканского берега. К полудню следующего дня слева по курсу появился город, окруженный садами, пальмовыми рощами и плантациями олив. Город был невелик, но зелен и чист. Серов разглядел в подзорную трубу дома европейской и мавританской архитектуры, порт, где на рейде стояла дюжина парусников, и крепость с башнями, высокими бастионами и пушками, что глядели на все стороны света. Над крепостью развевался французский флаг и золотые королевские лилии гордо сверкали в жарких солнечных лучах.

– Ла-Каль? – спросил Серов у де Пернеля, и тот согласно кивнул.

– Ла-Каль. Французское поселение.

До Алжира оставалось двести семьдесят миль.

Несмотря на все договоры, дани, подарки, Алжир все-таки казался ненасытным, и пираты доводили донельзя дерзость своих набегов. Несколько месяцев после договора они уже нападали на английские корабли, а в 1685 году без всякого зазрения совести стали брать корабли французские. Тогда эскадра под начальством маршала д’Эстре выступила в море и бросила якорь в виду Алжира в конце июня 1688 года. Огонь с галиотов не прерывался в продолжении двух недель и произвел в Алжире страшные опустошения. Десять тысяч бомб были брошены в него в это время, они опрокинули множество домов, убили большое число жителей, потопили пять кораблей и сбили маяк. Но эти опустошения, вместо того чтобы привести в покорность алжирцев, произвели новые бесчеловечия. Отец Монмассон, священник, сделался первой жертвой, потом предали одного за другим смерти пред жерлами пушек французского консула Пюлля, еще одного священника, семь капитанов и тридцать матросов.

Ф. Архенгольц, «История морских разбойников Средиземного моря и Океана»,

Тюбинген, 1803 г.

Сидя на плоской кровле небольшого особняка, Серов глядел на раскинувшийся внизу город. На славный Аль-Джезаир, гордость Магриба, построенный семь столетий назад эмиром Заиром…

С моря он выглядел великолепно, даже ослепительно. Алжир поднимался амфитеатром по склону горы и, как многие другие магрибские города, был похож на белоснежную кошму, окаймленную снизу лазурными водами залива, а с прочих сторон – зеленью садов и рощ. Город будто вырастал из моря; над белой массой домов, брошенных на берег словно пена, блестели купола мечетей, минареты, соперничая стройностью с кипарисами, тянулись к солнцу, а выше вставали стены касбы и дворца дея, с огромным корабельным фонарем, водруженным на кровле. Этот фонарь напоминал, что богатство в Алжир приходит с моря, что везут сокровища и рабов в трюмах пиратских шебек и что с каждого куруша, талера, дуката дей взимает законную дань.

За городом, охватывая залив и прибрежную местность, гигантской подковой синели горы. Самые высокие и величественные – на востоке, где начиналась земля кабилов. Среди них, как великан-предводитель в более мелком воинстве – хребет Джурджуры, с вершинами, покрытыми снегом, окутанными туманами. Ниже линии льдов и снегов тянулись коричневатые обрывистые склоны, переходившие в изумрудную зелень высокогорных лугов и дремучий лес. Белое, зеленое, коричневое, под серебристой вуалью туманов… Яркие краски, блеск лазурных вод, небо, как полированная бирюза… Да, с моря Алжир выглядел великолепным!

С крыши особняка, вознесенного на склон горы, вид открывался иной. Улицы, круто сбегавшие вниз, были грязными, узкими, извилистыми, напоминавшими мрачные ущелья, стиснутые домами; люди еще могли на них разойтись, но пара ослов – уже с большим трудом. Дома высотой в три-четыре этажа походили на кубики, слепленные из глины и побеленные еще в незапамятные времена; их стены были глухими, и только под крышей удавалось разглядеть пару-другую окон, забранных решетками. Ниже по склону, куда доставали ядра с кораблей, виднелись развалины, следы безжалостной бомбардировки. Повыше, где находился особняк, арендованный Деласкесом у местного купца, руин не замечалось и улицы выглядели попригляднее. В этом квартале, примыкавшем к стенам цитадели и дворцу дея, селилась местная знать и крупные торговцы; здесь было просторнее, и на небольших площадях, к которым сходились улицы, жизнь била ключом – в основном в кофейнях, лавках и у артезианских колодцев.

Сколь часто видимая издалека красота вблизи оборачивается нищетой и уродством, подумал Серов и вздохнул. Он находился в Алжире уже двенадцать дней и был им сыт по горло. Город напоминал ему палубу фрегата, переполненную людьми – та же теснота и скученность, тот же гомон многих голосов, а вдобавок – запах пищи и фекалий. Нет, на корабле все-таки лучше! Там непотребную вонь уносит ветер и нет верблюдов и ослов с их диким ревом!

Де Пернель, сидевший напротив Серова на жесткой подушке, вытер пот со лба и прищурился на солнце.

– Он скоро придет, капитан, он точный человек. Хвала Господу, близится вечерний час, и жара стала поменьше… Может быть, еще кофе?

– Нет. – Серов решительно отодвинул низкий шестиугольный столик с чашками и кофейником и произнес: – Кофе в таких количествах вреден. Лучше поведайте мне, командор, откуда там, внизу, развалины. Похоже, били из стволов крупного калибра… Давно?

– Лет четырнадцать назад, – ответил де Пернель и принялся, уже не в первый раз, излагать новейшую историю Алжира.

Для Ордена это пиратское гнездо было бельмом на глазу, и для французов с испанцами тоже. Правда, король-солнце Людовик заигрывал с алжирскими деями и держал при них своего посла, терпевшего изрядные поношения. Опасная была должность; случалось, вешали послу на шею чью-нибудь отрубленную голову или привязывали к пушке и грозились пальнуть по французским фрегатам, если те не уберутся прочь. За такие бесчинства французский флот дважды громил Алжир, и каждый раз весьма капитально; в 1683 году это проделал адмирал Дюкен, а в 1688 – адмирал д’Эстре. Бомбардировали с моря, не жалея ядер и пороха, били во всю мощь и на всю дистанцию пушечных залпов, благо море в этих краях глубокое, и корабли могут приблизиться к берегу. Во время первого погрома горожане, не выдержав страшной стрельбы, восстали, зарезали дея и поставили на его место пиратского реиса Хаджу Гассана по прозвищу Мертвая Голова. Хаджа Гассан отбил атаки Дюкена и д’Эстре, но потом бежал из Алжира, опасаясь нового бунта. После него правил дей Шабан, которого горожане тоже зарезали, а нынче владыкой над Алжиром был дей Гассан Чауш.[107]Ему, а также портовым властям, Серов поднес подарки, затем продал две трети английского сукна купцу, с которым договорился об аренде дома, и снова заплатил. Но треть товара приберег – были для этого основания.