уже не ребенок, я выше Хенрика Янссена. Я не боюсь его. Да у меня и нет на это времени. Мне нужно посмотреть, что с Катриной.

– Бенте, – говорит он, и мое имя змеей соскальзывает с его губ, создавая ощущение, что под кожей мужчины скрывается нечто нечеловеческое. – Я так скучал по тебе.

Руки мои сжимаются в кулаки.

– Убирайся. Прежде чем я сделаю что-нибудь, о чем ты пожалеешь.

– Прелес-с-с-с-стно, – шипит он, и в глазах его пляшет злоба. – Как мило, как прелестно, что ты считаешь себя похожей на Брома и полагаешь, будто можешь кулаками подчинить всех, кто тебе не нравится. Но ты не Бром, крошка Бенте. Под этой одеждой ты всего лишь дивная, сладкая, аппетитная девочка.

Слова привычного ответа застревают у меня в горле.

Я не девочка. Я мужчина, и я докажу тебе это.

– Тебе не сделать из себя то, чем ты не являешься, Бенте. Я знаю, какова ты, даже если кто-то из этих дураков и не догадывается. Ты – бледное подобие Брома Бонса, вечно бегущая за его призраком, вечно укрытая его тенью.

Нет. Нет. Я не хуже Брома.

– Не слушай его, Бен, – говорит Катрина.

Она каким-то образом поднялась на ноги и стоит рядом со мной. Ее голос слаб и прерывист, через секунду она уже опирается на мою руку. Но взгляд ее яростен, как часто бывало в прошлом. Много месяцев она не была такой бодрой, такой настоящей.

– Не слушай его, – повторяет Катрина. – Это неправда, и это не Хенрик Янссен.

Я с трудом сглатываю:

– Знаю. Это что-то из лесов.

– Нет. – Катрина качает головой. – Не что-то из лесов. Оно явилось откуда-то, но зародилось не в наших лесах, хотя и заразило их, как заражало все, к чему прикасалось. Не знаю, что это на самом деле, но нельзя принимать его за человека, хотя оно некоторое время и притворялось таковым.

Хенрик Янссен прищуривается, и я вижу, что глаза его, неестественно красные, почти искрят.

– Ты всегда знала, что` я на самом деле, Катрина ван Тассель, хотя никогда и не говорила Брому.

– Да, – отвечает Катрина. – Я всегда знала. Ты сегодня натворил достаточно бед, Шулер. Более чем достаточно.

– Шулер? – Я перевожу взгляд с Катрины на Хенрика Янссена.

Он смеется, и смех его надрывает мне нервы.

– По крайней мере в одном она похожа на Брома. Слишком тупа, чтобы увидеть то, что у нее прямо перед глазами.

В ноздри мне бьет резкая вонь тухлого мяса, крови и серы, и тут я вижу. Вижу то, что все эти годы скрывал Шулер де Яагер.

Хенрик Янссен – или тварь, сидящая в его теле – придвигается почти вплотную, и мне требуется все мое мужество, чтобы не отпрянуть. Я смотрю в его нечеловеческие глаза и понимаю: все, что, мне казалось, я знаю о Крейне, о Броме, о Шулере, о ядовитых лесных миазмах, да вообще обо всем – неправда. Я не знаю, что это за существо, не знаю, чего оно хочет, но вижу, что оно – зло, законченное зло, абсолютное настолько, что горло мое сжимается, я задыхаюсь.

– Скоро увидимся, моя сладкая девочка, – говорит оно.

Глаза Хенрика Янссена закатываются, и он без сознания падает к моим ногам. Но у меня нет времени беспокоиться о нем, потому что Катрина внезапно приваливается ко мне, а через секунду тоже лежит на земле. Силы ее иссякли.

– Ома! – Я уже на коленях и приподнимаю ее голову. – Ома, тебе нужно отдохнуть. Тебе нужна вода и еда. Я отвезу тебя к доктору.

Она слабо машет рукой, глаза ее закрыты.

– Не надо доктора.

– Но…

– Не надо. Доктор не поможет. Не хочу к доктору.

– Ома, ты должна…

– Пожар устроил Шулер. Я видела его, в обличье Хенрика, через окно, он обходил дом сзади. Что он сделал, я поняла, когда почуяла дым. Я могла бы дойти до передней двери. Но я не захотела.

С каждым словом голос ее становится все тише и тише, чтобы, кажется, замереть навсегда, и это пугает меня больше, чем все, что случилось сегодня.

– Я хочу быть с Бромом, – говорит она. – Я так этого хочу.

– Ома, – выдыхаю я, и мои слезы падают на ее лицо.

– Не плачь, Бен. Я этого хочу. Прости, что покидаю тебя, но есть кое-что, что ты должна сделать. Кроме тебя, больше никто не знает. И только ты можешь попытаться…

– Шулер де Яагер.

Она кивает, по-прежнему не открывая глаз.

– Иди в лес. Найди его и уничтожь, искорени, иначе зло будет возвращаться в Сонную Лощину вечно. Обещай мне. Обещай, что ты это сделаешь.

Мне не хочется обещать. Не хочется браться за такое страшное, такое трудное дело. Не хочется заниматься им в одиночестве.

Ее пальцы с удивительной силой стискивают мои.

– Обещай.

Я киваю, и с губ моих срывается еле слышный шепот:

– Обещаю.

– Ты не хуже Брома. – Ее голос так тих, что мне приходится наклониться к ней. – Ты больше, чем он, и я, и Бендикс, и Фенна. Ты – это все мы. Помни это. Помни, что мы любили тебя.

Я не хочу помнить. Я хочу, чтобы вы были здесь, со мной. Не хочу одиночества, не хочу стать последним из рода ван Тасселей и ван Брунтов.

Но ни мои желания, ни мои слезы уже не имеют значения. Последний вздох слетает с ее губ, и Катрина уходит, ее больше нет. Все. Я – все, что осталось от моей семьи.

Я сижу и плачу, сжимая холодную руку Катрины и глядя, как догорает наш дом.

Шестнадцать

Бен.

Я сажусь в кровати, в которой не сплю – после похорон Катрины сон отказывается приходить ко мне. Сердце колотится о ребра, пытаясь вырваться из клетки.

Это он? Или просто мое воображение? Тайная, постыдная надежда на то, что он появится снова, что я поскачу с ним и всю мою боль, и страх, и печаль подхватит и унесет навсегда ветер?

Никто не сделает это за тебя. Никто не развяжет узел в твоей груди, никто не избавит тебя от грусти и страха. Даже Всадник.

Я поднимаюсь и подхожу к окну, выходящему на главную улицу Сонной Лощины. С тех пор как наш дом сгорел, я живу у Сандера над нотариальной конторой. Его младшая сестра прошлым летом вышла замуж, и его родители решили перебраться к ней в Огайо. Люди, конечно, поспешили бы объявить наше проживание под одной крышей возмутительным неприличием, да только большая часть