и неправдами. А в очереди за ним десятки модифицированных видов мяса и рыбы. Короче, история с лососёвыми, священными индейскими рыбами, очередной американский «Ленин с двумя кепками».

Мы купили на ночном рынке пока ещё не модифицированной красной рыбы. И огромный сияющий ананас, выращенный в Коста-Рике, и, кстати, впервые попавший в Старый Свет из рук Колумба. Очередь в кассу американских магазинов часто опекает «регулировщица», типа крикливой тётки, встречавшей и гонявшей толпы в аэропорту. Покупатели стоят строем перед кассами, а «регулировщица» выкрикивает, к какой кассе идти следующему. Это не убыстряет процесса, но создаёт атмосферу интерната для детей с задержкой умственного развития.

Вообще, с обещанной самоорганизацией населения нам в Нью-Йорке не везло, всё время попадалось одни «несамоорганизованные», наглые и нахрапистые. Да и почти все мои знакомые, даже из хороших семей, приобрели в американской эмиграции налёт устойчивой хамоватости, базарную интонацию и неизлечимый комплекс всезнайства от просмотренных ток-шоу самого низкого пошиба.

А уж те, кто уехал туда хамлом, достиг в этом неописуемого размаха, никогда не сольётся с небольшой воспитанной частью Америки, в которой рекомендована дистанция и взвешивается каждое слово, а общение «минимально тактильно», разве что мужчины хлопают друг друга по плечу, одобряя, или гладят по спине, утешая. А ещё пожимают руки без гендерной дифференциации, но на расстоянии метра и с шахтерской силой.

И потому поразительны сцены, когда Мишель Обама потискала английскую королеву, а Обама попробовал хамски похлопать по плечу Рауля Кастро, но получил в ответ эффектный отлуп. Супруги пытались вести себя «демократично», но бóльшая часть того, что именуется в Америке «демократичным», считается в цивилизованных странах вульгарным и провинциальным, как бы Голливуд ни насаждал эту вульгарность и провинциальность в качестве мировой моды.

Американская самопрезентация заточена на «у меня всё отлично!», а осторожное рукопожатие – признак неудачника. Есть даже идиоматический оборот: «Пожимает руку, как мёртвую рыбу». При этом понять, когда надо, когда не надо, а когда совсем неуместно пожимать руку, можно только прожив в США долгие годы. Ведь пожимание руки, как и улыбка – демонстрация «коммуникативного демократизма», безопасности и личного преуспевания.

Ещё недавно они встречались на тропе с ружьями, не зная языка друг друга, и были заинтересованы разойтись живыми. Посему даже рассматривание человека напротив читается как агрессия, и необходимо улыбнуться – отметиться паролем «я безопасен», чтобы не напрячь объект внимания. Агрессией выглядит подсаживание за чужой столик, приглашение незнакомых к своему, сокращение дистанции при разговоре, наклон к соседу за столом и даже вытянутые под его стул ноги.

И американская улыбка конструируется иначе, чем наша, начинается с раздвигания губ над зубами и расползается на остальное лицо, часто оставляя глаза ледяными. Наша улыбка про другое, мы улыбаемся реже, но всем лицом и не вытаскивая наружу челюсти. Ещё Горький писал: «У американцев на лице прежде всего видишь зубы…»

А когда начинается про «русские не улыбаются», надо помнить, что американцы тоже «не улыбаются», а фальсифицируют улыбку тогда, когда русским незачем её фальсифицировать. И потому на бизнес-тренингах американцев предупреждают: «Если русские не улыбаются, это не значит, что переговоры провалились, что они обижены или недовольны предложенными условиями».

Зато нам объясняют: «Если американцы ржут как кони, это означает не то, что они выросли на дне или что им дико смешно, это всего лишь манифестация расположения или уважение к пошутившему. И чем круче начальник, тем громче они ржут». Американский «коммуникативный демократизм» состоит из отработанных клише и отличается от наших коммуникативных привычек примерно как настоящий лосось от генетически-модифицированного.

Много общаясь с американцами в России, я никогда не умела попасть в их интонацию, казалось, они строят отношения между собой, как бамбуковые занавески, постукивая друг о друга, чуточку соприкасаясь, но оставаясь внутри совершенно пустыми и холодными. И, пытаясь дружить, как принято у нас, всё время выглядишь «слишком» и нарушаешь дистанционный этикет.

Ведь в их общении необходимо уходить от жёстких оценок, стараться угадать, что хочет услышать собеседник, улыбаться и кивать, какую бы чушь он ни нёс. То есть встраиваться в отфильтрованный от всего живого «коммуникативный демократизм», полный фальшивого оптимизма и воздушных шуточек.

А американец, попадая в российскую компанию, сталкиваясь с яростным обозначением позиций и демонстрацией индивидуальных подходов, ощущает себя в «горячей точке». Его с детства тренировали на поиск делового компромисса, на котором оба заработают. И американец беседует, чтобы приятно провести время, и недоумевает, почему русский с полоборота грузит его серьёзными политико-экономическими темами или раскрывает душу.

Знакомая американка, прожившая несколько лет в России, изучая наше женское движение, призналась, что долго пугалась русских, которые смотрят в глаза и говорят всё, как есть. Ведь в США так ведут себя только дети, очень близкие люди и рекламные агенты, изображающие искренность, чтобы что-то втюхать. Остальные всегда в маске.

Измотанные ходьбой и впечатлениями, мы добрались до отеля, предвкушая сладкое единоборство ананаса с пластмассовыми ножами из Макдоналдса. Но, подойдя к номеру, превратились в соляные столбы – в 23.00 дверь была открыта, и за ней горел свет! Внутри никого, но лампы надрывались в комнате, ванной, гардеробной и кухонной нише.

Мои цацки надежно лежали в сейфе, тряпки и компьютер оказались на месте, на этаже ни души – все выехали. Номером занималась не пожилая мексиканка с бельмом на глазу, а её молоденькая хорошенькая коллега. Но убралась ещё хуже, а в последний момент, видимо, позвонил хахаль, и она убежала, забыв погасить свет и захлопнуть дверь.

– Опять преувеличиваю? – зарычала я на мужа.

– На этот раз не преувеличиваешь, – согласился он и отправился на рецепцию.

Но там дежурил пожилой индус, обрадовавшийся земляку. Он извинялся, ужасался, таращил глаза, прикладывал руки к груди и обещал полный набор воспитательных и увольнительных мер. При этом было понятно, что девушка никуда не денется, а постарается не попадаться нам на глаза до отъезда.

Общение с рыбой, засоленной в мудреных травах, и битва с ананасом отвлекли от инцидента. На битву ушло два часа, два пластмассовых ножа из Макдоналдса и два полотенца. Теперь я могу давать мастер-классы по разделке ананаса пластмассовым ножом: «Пилите, Шура, они золотые!»

И когда мы в неглиже, расслабухе и ананасном соке по локоть возлежали на кровати, добивая неаккуратную нарезку, золотящуюся как коста-риканское солнце, в соседнем номере раздались «шаги Командора». Мы снова превратились в соляные столбы, потому что слышимость оказалась такой, словно нас отделяла не белая дверь с золотыми шпингалетами, а ситцевая занавеска.

Аудиоряд свидетельствовал, что в соседний номер въехал грузный мужчина. Он потопал ножищами, разделся, посморкался, покашлял, покряхтел,