– Домой, конечно! – взорвалась девушка.

  – Да, не один раз, она наша соседка.

  – И вчера?!

  – Дай вспомню… Да, вчера, кажется, подвозил.

   – Кажется?!

  – Я бываю в городе каждый день, иногда подвожу домой односельчан, иногда среди них есть Иванушкина Наташа, я не запоминаю, когда именно она бывает.

  – Ты спал с ней?! Занимался сексом?! – а Кариму вело, и остановить себя она уже не могла. Ей нужна была правда, даже если она понятия не имеет, что делать с этой правдой.

  – Вчера? – Равиль улыбнулся, только губами.

  – Вообще! Когда-нибудь!

  – Вообще, когда-нибудь, я занимался сексом с Иванушкиной Натальей, давно, – спокойно отозвался Равиль. Его слова отдавались в солнечном сплетении глухой болью. – Сейчас я не сплю с Наткой, очень давно, – тихо выдохнул Равиль.

  – И не будешь больше этого делать! – тоном, не терпящим возражений, заявила Карима. Сама испугалась собственного поведения, уставилась на мужчину, не отводя взгляда, не моргая. Умирая внутри от страха и стыда, прикусывая предательски подрагивающие губы. Сжимала и разжимала кулаки, нервно подёргивала руками, но не отводила упрямого взгляда от лица мужчины. Пусть знает! – И ни с кем не будешь!

  – Вот как? – Равиль нахмурился, сердце Каримы провалилось в пятки, но девушка выдержала тяжёлый взгляд.

  – Только так, – она была тверда в своём убеждении. Она – не мама, никаких Даш в окружении её мужчины не будет! Никогда! Или он не её мужчина вовсе. Не велика потеря!

  Карима Файзулина не потерпит никого рядом с Равилем, тем более Натку Иванушкину. Слишком многое связывает Равиля и Наташу, чтобы Карима закрыла глаза на эту связь.

  – Хорошо, – почти по слогам проговорил Равиль, придвигаясь ближе к девушке.

 Он оставил лёгкий поцелуй на алеющей щеке и открыл дверь своей спальни:

  – Подожди меня в зале.

  Карима прошла на негнущихся ногах, села, утопая в мягкости подушек, и с трудом подавила внутренний жар и безостановочную дрожь.

  Потом появился Равиль. В привычном виде: строгие брюки и отглаженная рубашка, подмигнул Кариме и сказал маме, что девушка остаётся у них на ужин. Тётя Зухра, если и удивилась, виду не подала, как и приехавший чуть позже отец Равиля. Ужин прошёл быстро и весело, Карима была почти как дома, среди знакомых людей, в доме, где всё было знакомо, а люди – понятны.

  Вот только на Равиля смотреть было стыдно и ещё больше страшно. И ещё больше – неловко. Особенно, когда он пошёл её провожать.

  На пороге своего дома Карима нашла в себе смелость и всё-таки посмотрела в лицо Равиля Юнусова.

  – Ты больше не станешь встречаться с Иванушкиной, – твёрдо сказала Карима. – И ни с кем не станешь.

  – Я понял тебя, – так же твёрдо ответил Равиль.

  – Не разочаровывай меня, никогда не разочаровывай.

  Дамир. Наши дни. Южное побережье

  Дамир почти не спал той ночью, таращился в потолок и слушал собственное тяжёлое, словно астматическое дыхание, удары сердца молотом по грудине, чувствовал запах горечи и задыхался, задыхался, задыхался.

  Зачем он рванул на поиски Эли? Почему нашёл? С какой целью привёз в свой дом, вернул в свою жизнь?

  Ей не место рядом с ним. Ему не место рядом с ней. Им вдвоём не место на этой планете. В этой вселенной. В одном времени.

  Единственным осознанным желанием стало выставить Элю за дверь, вышвырнуть из своей жизни, сжечь, как чумную ветошь в средневековье. В прошлом он хотел найти ответы на свои вопросы, желал узнать, докопаться до истины. Сейчас он не желал ничего… Не желал шквала эмоций, сотрясающих тело, разум, душу, не хотел боли в каждой клетке тела.

  Грёбаная, повсеместная иррадиация. Синдром длительного сжатия тканей во всей своей ебучей красе.

  Он бы так и сделал, видит Всевышний, сделал, даже если бы сдох в миг захлопывания двери. Он бы выставил Элю из своей квартиры и жизни. В одну реку не входят дважды, а Дамир и не желал бороздить мутные воды прошлого.

  Но Серафима… ребёнок, не виновный в пороках собственной матери. Наивное дитя, нуждающееся в помощи. Дамир не питал иллюзий – девочка, воспитывающаяся матерью, подобной Эле, вряд ли вырастет лучше мамы, – неоткуда взяться хорошему примеру, однако не желал преподавать урок жестокости ребёнку четырёх с половиной лет. В её жизни хватит зла и несправедливости, однажды она покроется коростой пороков, как её мать, но не Дамир сделает первый толчок в эту сторону.

  Он слышал, как прошлёпали босые ноги мимо двери в спальню – Эля. Шум воды на кухне, грохот стекла о металл – поставила стакан в мойку. Дамир зажмурил глаза, отвернулся к стене.

  Эля. Эля. Эля… Эля!

  Миллион противоречивых мыслей бился в голове обезумевшими мотыльками, миллиарды ударов сердца в минуту оглушали, дезориентировали, заставляли паниковать, умирать, воскресать, чтобы сдохнуть тут же, в корчах.

  Дамир хотел подорваться с кровати, рвануть на кухню, сравнять непрошенную, незваную гостью со стенами и собственным телом, но всё, что сделал – сжав зубы смотрел в темноту комнаты, нечеловеческими усилиями заставляя себя застыть, трансформируясь в камень. В итоге заставил себя уснуть каким-то зыбким, болезненным сном, из которого хотелось выбраться, как из ямы с расплавленным гудроном.

  Проснулся одним рывком, будто что-то ударило со всего маху в грудину изнутри, заставив сердце отбивать рваный, бешеный ритм. Он полежал с минуту, глядя в окно на серое небо, встречающееся с такой же серой гладью моря. Скатился с кровати, уже в дверях одёрнул себя. В его доме Эля.

  Эля. Эля. Эля… Эля!

  И маленькая девочка. Её дочка. Серафима. Вернулся к шкафу, отыскал белый махровый халат, им пользовался от силы пару раз, но не выйдешь из душа, привычно обмотанный полотенцем ниже пояса. В квартире было тихо, на мгновение он решил, что всё произошедшее накануне лишь бред больного воображения. Но нет, настолько милосердна к нему жизнь не была. Обувь Эли и маленькие ботиночки на липучках, с нарисованными сердечками, стояли в обувнице – именно там, куда их поставили вчера.

  И ванная комната дала понять, что Дамир не один в квартире. Всё на своих местах, всё в том же, почти стерильном порядке, так же сияли кафель и стекло душевой кабины, сверкала белизной ванна. Лишь на хромированном полотенцесушителе висели аккуратно расправленные детские вещички. Он замер, пялясь на маечку с изображением ярких мультяшных попугайчиков – аномальное явление в его жизни резануло острой, почти нестерпимой болью. Удушающая волна горечи окутала с ног до головы, стиснула виски и лёгкие, заставила сделать судорожный вздох и встряхнуть головой.

  Контрастный душ немного привёл в чувства. Что ж. Что есть. Иногда проще быть фаталистом. Проще отрешиться от происходящего, хотя бы на время, пока холодная вода с напором бьёт по макушке, плечам, спине, скатывается ниже.